выживи, – охлаждала его Зинка. – Завтра ведь уходите?
– Уходим, – не успокаивался Олег, прорентгенивая ясными своими глазами тонкую Зинкину тенниску с шевелящимися грудями, и брякнул: – У тебя, Зин, сисечки – как яблочки, прости, боже, мой дурной язык.
– Ой-ой, кобелино! – радостно завозмущалась Зинка. – Аж масло из похотливых глаз течет.
Зинка развернулась к Егорову полуголой спиной и устремилась к окну раздатки. В столовую один за другим потянулись офицеры. Завтрак.
…Олег в карту не смотрел – местность знакомая. Свернули с бетонки в пыль. Пошли через плато к скалам с душманской базой в сердцевине гор. Рота Егорова – впереди, остальные – сзади, на несколько километров растянулись в черном дыму сгоревшей солярки.
Олег, сидя в люке головной машины, смотрел на мертвую землю, стараясь разглядеть следы минирования. Механик-водитель держал высокие обороты. Из эжектора летела гарь.
Внутри БМП задыхалась и чихала Зинка – бежевый щенок с черной лапкой, единственная «девушка» в роте Егорова (по солдатским слухам), получившая имя в честь молниеносной официантки. Пыль забивала ей короткий нос и щекотала горло. Зинка скулила и чмыхала носом. Огрубевшее Олегово сердце вспомнило про невинную собачонку. Егоров спустился в башню, вытащил Зинку наверх и подставил мокрые собачьи глаза горячему ветру. Пыли наверху было меньше. Сзади она стояла стеной, и только по звуку можно было догадаться, что следом идут другие машины.
Далеко впереди показалась большая отара овец. Олег приставил к глазам бинокль и вышел на связь с командирами взводов.
– Вижу кудрявых. Будем атаковать. Пойду от ветра, – проскрипел он в эфире.
Боевая машина Егорова по широкой дуге стала огибать отару, ведя за собой грустный взгляд старого пастуха-пуштуна. Пыль из-под гусениц ядерным грибом вырастала над долиной, накрывая отару. Голодными волками подкрались запорошенные бронированные коробки егоровской роты и заглотили в темные пасти люков обезумевших овец. Пылевое облако закрыло солнце. Потемнело над отарой. Овечий стон поднялся в черное небо.
С бетонки сворачивала колонна основных сил. Опомнившийся пастух на семидесятилетних ногах кинулся гнать отару к кишлаку. Он метался в темноте и крике, понимая, что опоздал. Он плакал и молился на бегу, ударяя длинной палкой по вздрагивающим курдюкам баранов. Но было поздно.
Войска подтягивались к горам.
К вечеру в маленькой ямке пузырилась кровь на разорванном овечьем горле. Механик-водитель машины Егорова кухонным ножом профессионально отделил от мяса шкуру с грязной шерстью.
Капитан сидел на земле и следил за щенком, фланирующим вокруг трофейной овцы. Запах сырой крови будил в собаке зов предков. Олег увидел огонь в ее глазах и, подхватив щенка одной рукой, отнес к машине кормить тушенкой.
– Вот тут тебе Зина из столовки передала, – сказал, глядя в симпатичную морду.
Жгли солярку, жарили мясо, густой дух баранины летал в предгорьях, дразня душманов. Блестели от жира капитанские усы. Рота набивала молодые желудки горячими кусками баранины, готовясь назавтра умереть. Охранение пялилось на молчаливые горы, напичканные минами, замаскированными пулеметами и злыми «духами».
Снарядив патронами ленты, люди Егорова уснули. Их загруженные желудки работали, как котлы, разжигая в молодых головах цветные сны. Солдаты видели обнаженных женщин, которые становились к орудиям и дергали за шнуры. Гаубицы вздрагивали от выстрелов, обдавая розовые женские тела черно-желтыми пороховыми газами, и над всем этим витал крик Егорова:
– Подъем! Артподготовка началась!
После боя домой возвращались не все. В одной из боевых машин егоровской роты наполовину опустело десантное отделение. Солдат, которые здесь раньше сидели, унесли вертолеты. Одного убитого и двух раненых. Теперь в БМП лежала очумелая от жары и грохота овца. Егоров оставил ее про запас.
Колонна возвращалась, а в недалеком кишлаке хозяин пощипанной войсками отары, сидя в тени, смотрел на старого пастуха-пуштуна. Тот уже перестал кричать. Седая борода его была забрызгана розовой пеной. Дедову худую спину измочалили дубинами, и сквозь дыры в одежде чернели струпья.
Егоров, вернувшись в полк, проведал раненых и замариновал баранину у Зины в столовой. Под вечер Олег посадил официантку к себе в боевую машину, сам сел за штурвал и выехал на стрельбище, располагавшееся рядом с полком. Там на костре жарил мясо, потел лысиной и смотрел на женщину и щенка, игравших меж собой на иранском ватном трофейном одеяле, широком и пестром. Официантка отдалась капитану на этом же одеяле. Потом лежала, как остывающая после выстрела гильза, и гладила собачонку. Олег курил в вечернее небо, вспоминая бледное лицо убитого солдата. «Кого на похороны в Союз пошлют?» – думал он.
– Как его зовут? – разнеженно спросила Зинка, положив палец с красным ногтем в слабую пасть щенка.
– Игорь, – выдохнул дым Егоров.
– Как это – Игорь? Обычно называют Дембель, Замена или что-нибудь эдакое, – удивилась Зинка.
– Ты про кого?
– Про щенка, про кого же еще?
– Щенка – Зина, – потеряв бдительность, стрельнул Егоров.
Женщина приподнялась на локте и, пристально посмотрев на лысую егоровскую голову, прошипела зло:
– Ах ты, собака… Сам кобель!
Олег уже преодолел замешательство, сел и, выдохнув табачный дым в Зинкино перекошенное лицо, подчеркнуто спокойно сказал:
– Ну, чего ты пенишься?.. Мне совсем не хочется ругаться. Пойми, у меня один боец подорвался, у двух других кишки в штаны вывалились… А тебя кличка зацепила. Подумаешь!
– Да, подумаешь! – не сдавалась Зинка. – Раз ты так собаку назвал, значит, ты тем самым нас с ней уравнял.
– Я уравнял? – начал закипать Олег. – Ты сама уравняла. Что ты в этом Бубнове нашла? Выгоду? Все же знают, что я тебе нравлюсь. И он знает. Ты думаешь, он к тебе лучше относится, чем я? Ты ему, как матрас – спать мягче. А я, кстати, и собаку люблю, и тебя, дуру.
– А на хер мне твоя любовь?! – вскочила с одеяла Зинка. – Кто ты такой вообще?! Ты есть замызганный командир роты. Ты из рейдов не вылазишь. Тебя завтра убьют – что я буду делать? Вдову из себя корчить? У тебя жена есть – пусть она рыдает. А вот моего Бубнова не убьют. Максимум – гирей ногу придавит. Весь риск. Он не дурак – на рожон не лезет, все по тылам…
Зинка тараторила еще долго, но сгущались сумерки. Капитан высадил официантку на задворках полка, чтоб никто не увидел и не донес.
В каптерке у старшины сидели взводные со старшиной и пили теплый спирт. Прапорщик Титенко доставал «горючее» благодаря старым связям в госпитале, где раньше служил. Егоров присоединился к компании.
– За убиенную грешную душу, – сказал Олег в стакан и опрокинул спирт в горло.
– Хто хоронить поедет? – спросил Титенко.
– Хватает в штабе бездельников. Пусть едут. Если мы каждый раз будем на похороны ездить, воевать будет некому… Или, может, кто хочет? – Олег посмотрел на офицеров.
– Нет, я матерей боюсь, – сказал Касьянов, командир первого взвода.
Пили недолго. Всех клонило в сон. От спирта, от безмерной усталости, от нервотрепки в госпитале и «черном тюльпане», как называли трупарню. Но Егоров ложиться не хотел. «Она же, зараза, сейчас к Бубнову пошла», – бурлила в нем кровь, и Олег направился к командирскому бараку, где жили офицеры управления полка. Подкрался к окну Бубнова, прислушался. Шорох, шепот, жизнь…
– Вот стерва! – скрипнул зубами.
Побрел меж палаток, кусая губы. Шел долго, пока не добрел до боевого охранения.
– Стой. Кто идет?! – лениво крикнул часовой.
– Свои! Егоров!
– Да проверяли нас только что, – обиделся часовой.
– Поговори мне тут! – изобразил гнев ротный. – Как обстановка?
– Тихо, – борясь со сном, ответил солдат и выключил фонарик.
– «Тихо», – передразнил его Егоров. – В тихом омуте черти водятся!.. Смотри челюсти от зевоты не вывихни… Пулемет заряжен?
– Так точно!
Егоров приладился к месту стрелка и ка-а-ак врезал по черному небу длинной очередью! Аж в ушах зазвенело.
– Вам забава, товарищ капитан, а мне завтра полдня чистка оружия, – успел проканючить часовой.
– Ничего, меньше спать будешь. – И ротный опять нажал на спуск.
Под грохот вылетели из землянки два бойца охранения, продирая глаза.
– Что случилось, товарищ капитан?!
– Враг не дремлет! – рявкнул в промежуток между очередями Егоров. И опять загремел пулеметом, добивая ленту.
Зашевелился полк. Всколыхнулся караул. Включились окна в командирском бараке.
– Ага! – зло шепнул Егоров, возвращаясь с позиций. – Я вам покажу ночь любви!
– Что там? – задыхаясь от спешки, крикнул начальник караула.
– Подозрительное движение, – ответил Олег уже в спину убегающему офицеру.
– Егоров, ты? – Голос командира полка.
– Я, товарищ полковник! – и обрадовался, что перебудил всех. По крайней мере, заместители комполка были тут же, включая Бубнова.
– Что случилось?
– Кажется, «духи» шевелятся перед позицией третьей БМП.
– Что там может шевелиться на минном поле? – вставил фразу начальник штаба.
– А кто стрелял? – спросил командир.
– Я стрелял.
– Ну-ка, подойди сюда! – затвердел полковничий голос. – Дыхни!
В темноте не было видно, как побагровело лицо комполка.
– Я ж тебе, Егоров, три часа назад представление к медали подписал! Что ж ты, сукин сын, вытворяешь? – И, повернувшись к начштаба, добавил: – Михалыч, порви представление немедленно. А ты, капитан, завтра после развода ко мне зайдешь.
– Да его
