Только ничем хорошим это не кончилось. У влюбчивого Петруши уже была другая женщина. Приезд законной жены он воспринял в штыки, обругав ее за то, что бросила дом и хозяйство. Пробовал по- хорошему уговорить ее вернуться назад, клятвенно обещал к лету решить неотложные дела и приехать совсем, но Маруся «позориться», то бишь возвращаться одна, наотрез отказалась.
Тяжелая, изматывающая работа на стройке отнимала у довольно крепкой женщины последние силы. Просить перевода на более легкий участок она не решалась – стыдилась своей беременности. Вернуться в деревню не позволяла ложная гордость. Боялась людских пересудов, статус «брошенки» – благодатный к тому повод. Для всей деревни Маруся прекрасно устроилась в городе вместе со своим Петрушей.
Настало время, когда беременность стало невозможно скрывать, соседки по общежитию вытянули из Маруси правду. Администрация неохотно, но все же перевела ее на легкую работу в учетчицы. Делегация из самых задиристых баб отправилась на завод к Петруше и в два счета предсказала ему настоящее и будущее. Прошлое оставили на его совести. Парткома, профкома и иже с ними тогда боялись гораздо больше, чем Страшного суда. Точнее сказать, Страшного суда вообще не боялись. Так или иначе, но Петруша вернулся к Марии. Если, конечно, можно считать нормальной семейную жизнь супругов, проживающих в разных общежитиях.
В начале февраля Маруся пошла в декретный отпуск, и Петруша с радостью проводил ее к матери в деревню. На следующее утро он ушел пешком на станцию еще затемно, даже не попрощавшись. Так торопился, что оставил вещи и немудреные деревенские гостинцы, собранные заботливой тещей в дорогу. А затем обнаружилось его отсутствие на работе. Выяснилось, что на станции Петруша так и не появился. Его самого или хотя бы останки долго искали, но не нашли. Дочка у Маруси родилась преждевременно, но, несмотря на неверие окружающих, она вместе с матушкой сумела ее выходить.
Более тридцати лет дом не имел постоянных хозяев. На временный постой в нем размещались бригады наемных рабочих, студенческие стройотряды, с которыми заключались договоры на постройку хозяйственных объектов для колхоза, а позднее – бригады студентов, по осени прибывавшие на уборку урожая. В остальное время почерневшая изба пугала деревенских своими темными мрачными глазницами – окнами с выбитыми стеклами. Особо наблюдательным жителям мерещились в них приведения всех Пилипенковых, а также держащегося от них особняком Петруши с косой на плече.
В 85-м году развалюху за бесценок выкупила у колхоза семейная пара Заслонкиных из Москвы. И сразу приступила к завозу стройматериалов – дом решили перестраивать. Через месяц Заслонкина Екатерина Борисовна удачно выпала со второго этажа – удачно в том плане, что осталась жива. Жаль, не надолго. Почти сразу молодая женщина была убита на месте падения неизвестным мужчиной, прибежавшим на ее душераздирающие крики и представившимся соседям доктором. Смерть наступила от инъекции быстродействующего яда. Убийцу так и не нашли, причина убийства осталась невыясненной. Среди местных жителей гуляли две версии: баба погибла либо от рук обманутого любовника, либо сумасшедшего маньяка. И опять вроде бы кто-то накануне этого события видел неподалеку от дома мужика с косой.
Дом, пользующийся дурной славой, вдовцу Заслонкину удалось продать далеко не сразу. Почти двадцать лет он пустовал, если не считать коротких наездов знакомых, время от времени пытавшихся помочь ему избавиться от ненавистной фазенды. Несколько раз уже постаревший Заслонкин ухитрялся сдавать дом друзьям знакомых во временное пользование – на лето. Пока не рухнула печка.
Новые собственники – чета пенсионеров Кашеваровых, обрадованная грошовой стоимостью избы с большим земельным наделом, счастливо прожила в ней месяца полтора. А затем по совету какого-то деревенского благодетеля сорвалась в столицу в самом разгаре дачного сезона. У Полины Ильиничны на даче резко ухудшилось состояние здоровья. Как раз после беседы с благодетелем. А еще через месяц по результатам обследования у супруга выявилось онкологическое заболевание. За благополучный исход операции и оптимистичный прогноз врачей оба Кашеваровых хвалили свою предусмотрительность – вовремя покинули сатанинское гнездо. А вскоре, ничтоже сумняшеся, продали его Брусиловым, по словам сведующих кулябкинцев, оправдав при этом еще и кое-какие дополнительные расходы. Выразить благодарность самому советчику супруги не смогли. Человека, описанного Полиной Ильиничной в качестве ее доброжелателя, никогда не видели в деревне.
Брусиловы с головой окунулись в реконструкцию старого строения еще до момента окончательного оформления сделки купли-продажи. Благо продавцы не только не возражали, а прямо настаивали на этом. Предостережений деревенских старожилов Брусиловы не слушали и активно тратили свои и чужие, заемные, денежные средства. Начиная с осени, бывшая пилипенковская изба постепенно меняла свой облик. К весне на старом, но прочном фундаменте красовался небольшой, но вполне современный коттедж.
Деревня в полной мере оценила конечный результат. Для начала жители перестали ждать вестей о смерти кого-нибудь из Брусиловых. Восемь долгих месяцев, в течение которых не было ни одного намека на грядущее несчастье, приглушили сомнения. Да и сам пилипенковский дом со всеми своими старыми, измученными от собственной бесполезности бревнами был снесен, поскольку годился только на дрова. Правда, никто из деревенских не решался взять их для топки. Потемневшие и покрытые плесенью молчаливые свидетели преступлений так и доживали свой век, сложенные в аккуратный штабель на задворках участка. Наверное, им вспоминалась вольготная зеленая пора, безжалостно, а главное, зря загубленная лесная молодость. Они так и не успели сродниться ни с кем из своих временных хозяев…
2
– Ир, ну куда тебя понесло?! – прервала мои грустные размышления Наташка. – Если пешком в Москву, то лучше через Архангельск, путем, проторенным Ломоносовым. Только до Архангельска еще дальше, чем до столицы.
Оглянувшись на зов подруги, я с изумлением заметила, что по собственному необдуманному почину отшагала в направлении к лесу лишних метров сто. Причем по бездорожью. Асфальт заканчивался как раз после брусиловского участка. Дом Брусиловых показался меньше, чем на самом деле. И как раз оттуда, размахивая руками, к нам спешила Юлька. Только Наташка с Верочкой ее не видели – наблюдали мои торопливые поскакушки через небольшие дорожные рытвины, оставленные «Шкодой» в дождливую ночь нашего прибытия в деревню. Я очень старалась не дать дамам повод для злословия. Скакать легко и элегантно не получалось – мешали каблуки босоножек. Какого черта я их вообще надела? Выпендриваться в захолустье перед рыбными косяками, отвлекая на себя внимание от рыболовных крючков с наживкой? Так рыбам червяки дороже, чем мой сногсшибательный вид. Растяпа! Интересно, прихватила ли кроссовки? Маринкина вина – заморочила голову шмотками свекрови. А та вообще… Царствие ей небесное. О мертвых плохо не говорят. Господи! Но ведь думают!.. Не надо мне вообще думать!
Юлька меня опередила, подскочила к Наталье первой. На последних метрах я все-таки вынуждена была остановиться, чтобы разуться. И очень хорошо, что никто не видел выражение моего лица. Захлебываясь словами, слезами и эмоциями, Юлька умоляла «миленькую тетю Наташу» отвезти в больницу Даньку, а милого папочку вместе с дядей Сашей – в сумасшедший дом.
– А почему я? – возмутилась Наташка. – Что, других нормальных людей нет? Или Дмитрий Николаевич с Борисом Ивановичем уже обошли всех и, финишировав первыми, застолбили места в сумасшедшем доме? Самовывозом.
Юлька оторопела, но вполне четко промямлила:
– В сумасшедшем доме? Нет. Не застолбили. Здесь каждый сходит с ума по-своему, но считает себя умнее других…
К этому моменту я и подоспела, с легкомысленным видом размахивая босоножками. Неужели подруга не понимает, что подобные разговоры при местной жительнице – благодатная почва для новых нелепых слухов. Нахмурившись и глядя в упор на Юльку, Верочка верстала в уме свою версию услышанного.
– Все-таки замечательно прошлись! – беззаботно сказала я. – Спасибо тебе, Веруня. Никогда еще не выгуливала козлов на поводке. В доме ужасная обстановка – все так близко приняли к сердцу смерть юбилярши.
