родного сына. Аналогично решила вопрос и с собственной матерью – она тоже была лишним звеном в их цепочке с Юрием. Обе матери карьеры не сделали, впереди светила только скромная пенсия. Была реальная угроза, что со временем они сядут на шею, так что уж лучше заранее расплеваться с идейными родительницами на всю оставшуюся жизнь.
Юрий Альтлерер успешно защитил кандидатскую. И немеделенно принялся за докторскую. Софья стала претворять в жизнь следующий пункт своего плана. Пора было решать вопрос с жильем. И не в Москве. Дочери талантливого мужа будут подрастать, и кто даст гарантию, что в один прекрасный момент они не заявят папочке о себе. Кроме того, ее попытка встать на учет по улучшению жилищных условий потерпела крах – она проживает в столице менее десяти дет. Слава богу, что вообще удалось временно прописаться на жилплощадь свекрови. Даже если бы заявление о постановке на учет исходило от мужа, все равно ожидание квартиры растянулось бы на десять лет. И Софья отправляется осаждать Ленинград. Там получить жилье было, скорее всего, еще труднее, и можно только догадываться, как Софья решила этот вопрос. Но одно бесспорно: она использовала имя своего родного деда – знаменитого ученого, биолога с мировым именем, погибшего вместе с женой в блокадном Ленинграде. Подвиг отца, вероятно, не возымел должного действия, и она решила вернуть себе более заслуженную фамилию деда, став вместо Гараниной – Решетниковой. Пожалуй, здесь же следует искать ответ на вопрос, зачем ей понадобилась одна из дочерей Юрия. Можно было одним махом решить вопрос о предоставлении семье трехкомнатной квартиры. Юра как кандидат технических наук имел право на дополнительную площадь. Стоило только немного доплатить – и в порядке исключения (жаль, что у Юры не сын) осуществить трехкомнатную мечту. Едва ли Елизавета и Анастасия дадут добро на временное использование одной из девочек. Естественно, на условиях возврата. Цель оправдывает средства. Она убедила мужа в необходимости получения судебного решения о разделе детей между бывшими супругами. Суд удовлетворил иск несчастного отца. Скорее всего, действовавшего через адвоката. Монстром себя Софья не считала. Ребенка забрал не чужой дядя. Да и то максимум на полгода. Впрочем, срок она предпочитала держать в тайне…
При одной мысли о том, как судебный исполнитель выполнял решение суда, мне стало плохо. Заколотил озноб, к горлу подкатила тошнота. Я судорожно хватала открытым ртом воздух. Только не думать, что творилось в этот момент с Настей. Только не думать… Я невольно ойкнула и закрыла лицо руками в надежде избавиться от навязчивого видения. Из комнаты вылетела испуганная Алена и тут же понеслась за корвалолом. Заставила меня проглотить лекарство и только потом спросила, что болит. И ведь не пожалуешься, что на душе мерзко. Пришлось взять себя в ежовые рукавицы. Не знаю, поверила ли дочь, но удалось соврать, что нечаянно уснула над альбомом и приснился страшный сон. Дочь села рядом и стала внимательно рассматривать заинтересовавший меня снимок.
– Не понятно. – По ее тону чувствовалось, что ей действительно ничего не понятно. – Люди веселятся, пьют шампанское, а ты, глядя на это, засыпаешь и видишь страшный сон.
– Вот как раз и приснилось, что меня шампанским обделили. Ленусик, не приставай к маме. Спасла, и ладно. Я уже хорошо себя ощущаю…
– Ну-ну, – улыбнулась дочь. – В следующий раз будут разливать, зови меня. Заступлюсь.
– Да ладно, – отмахнулась я. – Все равно не люблю шампанское. Только теперь поняла, что зря расстроилась.
Алена ушла, а я мысленно дала себе слово прекратить врать и, перепрыгнув через страшные моменты воссоздаваемой мною истории, принялась рассуждать дальше… Как Софье удалось сделать Юрия Альтлерера Юрием Решетниковым, вопрос не столь важный. Здесь возможно несколько вариантов. Во- первых, некоторые товарищи, от которых зависела карьера мужа, могли принять немецкую фамилию за еврейскую. Всем ведь не объяснишь… Это грозило определенными осложнениями, с которыми Софья сталкиваться не собиралась. А во-вторых, смена фамилии, возможно, была вызвана пресловутым квартирным вопросом. В-третьих, она давала возможность воспользоваться былой славой деда. Опять-таки в целях карьерного роста. Вот почему Елизавета Семеновна с Настей так долго искали Оленьку. Им и в голову не пришло, что новоиспеченная полная семья обосновалась в Ленинграде да еще под новой фамилией.
Почему Оленька осталась в этой семье, сказать трудно. Плохо верится в то, что Софья привязалась к ней, как к родной дочери. В лучшем случае присутствие падчерицы должно было ее раздражать. А отец, скорее всего, вообще не замечал девочку. Ничего определенного я придумать не могла. Наверное, девочку просто терпели, поскольку ее отсутствие могло отрицательно сказаться все на том же карьерном росте Юрия Решетникова. У нужных людей были не менее нужные супруги. А они, будучи в гостях, наперегонки сюсюкали над малышкой и пели хвалебные песни родителям столь замечательной крошки. Судя по фотографиям маленькой Танюшки, Оленька была очаровательным ребенком. Намерение сбагрить падчерицу назад едва бы встретило понимание…
Уже окончательно успокоившись, я листала альбом дальше, пока не наткнулась на фотографию Лизы с Ларисой на Южном побережье Крыма. Она не была вставлена в альбом. Такое впечатление, что ее просто не решились выкинуть. Подруги в широкополых соломенных шляпках безмятежно улыбались будущему. Почти взрослые дети оказались на фотографии случайно. Софья, пытаясь спасти от рук Юрочки такую же соломенную шляпку, невольно шагнула вперед и обернулась. И опять меня охватило знакомое чувство узнавания. Определенно, я видела эту женщину. И не только на фотографии в доме у Ларисы Никифоровны, но и в реальной жизни. Только была она намного старше. Догадка пришла так внезапно, что меня как ветром сдуло с дивана. Я бежала к Наташке. Так, на полном ходу, и попала в объятия дорогого мужа.
– Здравствуй, здравствуй, солнышко. Честное слово, не думал так задержаться. Честное слово, больше не буду. Ну что ж ты так дрожишь, котенок? Да на тебе же лица нет! Ничего же не случилось. Ну честное слово!
Я пыталась выпутаться из тесных объятий и что-то нечленораздельно мямлила. В основном про картошку, которую следовало пожарить, чтобы была с корочкой. Алена, вытаращив глаза, смотрела на забытую картину далекого детства. Тогда нас с ней еще и на руки подхватывали. Славчик, как мужчина, телячьих нежностей не признавал и деловито здоровался с отцом за руку. Заметив мой взгляд, красноречиво взывающий SOS, дочь окончательно растерялась. Иначе как объяснить ее дальнейшее поведение? После секундного замешательства она подскочила к отцу и ляпнула:
– Папик, нам срочно нужен труп!
– Не надо. Не хочу, – замотала я головой и предприняла очередную попытку вырваться. – Мне нужно картошку жарить. – Димка обалдел и выпустил меня на свободу. Пришлось изменить первоначальный маршрут и быстренько прошлепать на кухню.
– А если потолковей? – обратился он к дочери, по-прежнему загораживая выход.
– Потолковей не получается, – прощебетала Алена. – Понимаешь, наш институтский покойник с незапамятных времен в формалине плавает. Если бы он посмотрел на себя со стороны! Словом, сам себе не понравился бы. Однозначно. Учитывая демократичность нашего деканата, на бедных студентов свалился извечный русский вопрос: «Что делать?» Пустить ограниченные денежные средства на приобретение нового экспоната или отремонтировать институтские туалеты? Они в таком состоянии, что, если бы наш труп посмотрел на них со стороны… Они бы ему не понравились еще больше, чем он сам себе.
– Понятно. Только что я должен сделать? Прирезать на операционном столе какого-нибудь бомжа и загнать его вам в порядке оказания гуманитарной помощи?
– Ну что ты, папик. Все понимаешь не так, как надо. Просто я думала, вдруг у вас какой-нибудь труп завалялся. Я имею в виду – не специально…
– Лена! Ты понимаешь, что говоришь?
– Понимаю, папуля. У вас лишних нет. Самим нужны. Так бы сразу и сказал. Ты проходи, тапочки надевай. У нас все просто. Без церемоний. Как в интернате для пожилых сумасшедших. Картошечкой пахнет чудненько! Меня мама не кормила, все тебя ждала. Наверное, сама проголодалась. Не иначе как поэтому к тебе вылетела. Озверела от голода!
– Алена, с тобой все в порядке? – Голос Димки выражал искреннюю заботу.
– Конечно, – пожала плечами дочь. – Ладно, надоели вы мне своей болтовней. Мне еще учить до фига!
Димка был настроен на мирный лад. Посетовав на то, что на ночь наедаться вредно и я ему слишком
