При виде Фарнама ему салютовал алебардой стоявший у порога экзекутор. Он был немало удивлен тем, что секретарь Бевериджа вернулся из присутственного места значительно раньше обычного. Джошуа прошел анфиладой богато убранных комнат и заперся в своем кабинете. Здесь он зажег свечу. Снял с шеи серебряную цепочку с ключом и открыл им замаскированную под дубовую панель дверь в стене. Чтобы войти в нее, даже малорослому Фарнаму пришлось низко наклониться. С подсвечником в руке он спустился по узкой винтовой лестнице в глубокий подвал. Здесь, за остатками отслужившей свой срок мебели, скрывалась еще одна, самая обыкновенная на вид дверь. Однако вела она в удивительную комнату, освещаемую никогда не гаснувшим камином. Беломраморный пол ее покрывали черные пентаграммы, а окна заменяли гобелены с единорогами на фоне серебристых папоротников. Роспись на синем потолке изображала ярко-белые кучевые облака и ангелов-ветродувов.
Посреди комнаты возвышался кривоногий стол, рядом с которым стояло покойное кресло. В нем сидел седоусый старик в черном долгополом балахоне. Он медленно водил кончиками пальцев по строкам лежавшего у него на коленях фолианта. Услышав шаги Фарнама, затворник повернул голову в его сторону: на месте глаз у него виднелись полуразомкнутые, глубоко запавшие веки. Они совершенно не двигались, так же, как все остальные мышцы лица. У старика была броская внешность: обтянутые бледной кожей впалые виски, острые скулы, крючковатый, нависший над подбородком нос, бескровные, ввалившиеся губы. Длинные седые волосы его были аккуратно расчесаны на две половины.
—Здравствуй, отец, — сказал Фарнам, ставя подсвечник на стол рядом с тиглем.
—Послушай, Джош, как ловко сказано, — кивнув в ответ, произнес старец и снова провел пальцем по странице: — Я принужден существовать в ночи, но верю в солнца животворные лучи, и пусть я силой зла ко дну влеком, мне не пропасть с таким проводником. Сейчас день или ночь?
—День клонится к вечеру, — ответил Фарнам, доставая из-за обшлага серого камзола обрывок пергамента. — Забудь о солнце, тебе нельзя появляться в городе ни под каким видом. Мне нужен твой совет. — С этими словами он взял руку отца и вложил в его сухонькую ладонь обрывок пергамента. — Что ты об этом думаешь?
Старик закрыл книгу, понюхал обгоревший клочок и провел пальцами по начертанным на нем знакам.
—Круциферов крест? Любопытно. Более чем любопытно...
—Тебе не кажется, что в данном случае мы имеем дело с трансгрессией в межмирье?
В свое время Беверидж был приятно поражен ученостью своего конюха. Тогда Фарнам рассказал ему байку о своей тяге к знаниям и бывшем хозяине, который якобы отметил его сообразительность и грамотность в своем рекомендательном письме. Согласно действующему в королевстве законодательству, в Трибунал Экзекуции, даже на должность простого конюха, не мог попасть человек со стороны. На самом деле никакого хозяина не было и в помине, а письмо написал и заверил фальшивой печатью сам Джошуа под диктовку вызванного отцом духа, который при жизни носил фамилию Фарнам. Назови будущий секретарь Великого Экзекутора свое настоящее имя, его и близко бы не подпустили к Трибуналу Святой Экзекуции. И это в лучшем случае, а в худшем его — сына черного колдуна и некроманта Николаса Йелдгрейва — подвергли бы пыткам на предмет касательства к запрещенным магическим практикам. Иеффай Беверидж после своего водворения в Сером доме на площади Спасения неимоверно ужесточил наказания за чернокнижие.
Сам Николас, когда был пойман с поличным, отделался относительно легко, ибо ему всего-навсего вырвали глаза и выслали из Ноулдона в отдаленное графство Нордшир. Долгие годы слепой маг скрывался в сельской местности под видом лекаря, однако втайне продолжал свои магические опыты. Лишившись глаз, он обрел способность видеть очами души все то, что было скрыто от его зрячих соплеменников, например, мог читать закрытые книги и осязать на расстоянии обращенцев и гирудов, когда те пытались спрятаться среди людей. Втайне он продолжал совершенствоваться в некромантии, открывая соседям за деньги их будущее, которое узнавал с помощью призванных с того света душ.
Благодаря пророческому дару Николаса селение, в котором тот обосновался, меньше других страдало от набегов гирудов. Кроме того, Йелдгрейв и в самом деле излечил множество местных йоменов и дворян, по каковой причине сколотил приличное состояние, позволившее его сыну жить безбедно. Однако честолюбивому Джошуа было этого мало. Вот почему молодой Йелдгрейв оказался на службе у Бевериджа подвидом конюха-простолюдина. Об отце он не забыл, поскольку любил его, и к тому же постоянно нуждался в советах и наставлениях родителя. Когда положение Фарнама укрепилось, он тайно перевез отца в столицу и поселил в подвале своего ноулдонского особняка...
Николас закончил изучение пергамента и спросил сына, откуда у него этот артефакт. Фарнам неопределенно пожал плечами:
—Из Трибунала.
—А точнее?
—Нашел в тайном кабинете Бевериджа. А что?
—Как что? Да знаешь ли ты, сын мой, что мы могли уже никогда не увидеться? Магия этого уровня противопоказана простым смертным. — Он помолчал и вдруг довольно рассмеялся: — А значит, мы с тобой отнюдь не простецы!
—Но нам удастся прочитать, что здесь было написано?
—Блажен, кто проводит смертных через долину мрака, — туманно ответил на вопрос старый чернокнижник.
Николас Йелдгрейв велел сыну поставить на стол деревянный сундук с медными уголками. Старец открыл его и принялся на ощупь перебирать содержимое. Руки слепца уверенно находили среди множества других необходимые ему склянки с разноцветными жидкостями и порошками.
Фарнаму этот сундук был хорошо знаком, потому что Николас никогда с ним не расставался, а сам Джошуа с младых ногтей помогал отцу готовить алхимические эликсиры, снадобья и прочие составы, используемые в черной магии. Ему приходилось сжигать на медленном огне до получения магического пеплачерных кошек, ловить летучих мышей, кровь которых необходима для вызова духов, носить в лес и оставлять в муравейниках деревянные коробки с жабами, чтобы в ближайшее полнолуние забрать их чисто обглоданные косточки. Выполнял он и множество других поручений, при одном воспоминании о которых у него волосы на голове вставали дыбом и стыла в жилах кровь. Возможно, из-за этого у него самого никогда не лежала душа к чародейству. Его интересовала карьера, а не черная магия.
Николас насыпал порошки в фарфоровую ступу, тщательно растер тоже фарфоровым пестиком, добавил несколько жидких магических субстанций и снова перемешал то, что получилось.
—Теперь поставь треножник так, чтобы заработала вытяжка, и разведи огонь.
Фарнам установил у камина тяжелый железный треножник, в верхней части которого имелось кольцо для установки чаши, а в нижней — поддон с дровами и ветошным трутом. Поднес к нему свечу. Вспыхнувшее пламя было не оранжевым, а зеленым, поскольку Йелдгрейв заранее пропитал трут особым составом. Как только языки пламени нагрели сферическое дно медной чаши, в которую Николас перелил содержимое ступы, в комнате распространился такой тошнотворный запах серы и тухлых яиц, что Джошуа сильно закашлялся и заткнул нос извлеченным из-за обшлага камзола платком.
—Запах еще не самое худшее, — заметил некромант, помешивая пузырившееся зеленое варево рябиновой палочкой. — Тебе придется принять меры предосторожности, сынок, ведь гам, куда мы сейчас отправимся, более чем небезопасно. За доступ к гностическим тайнам иной раз приходится расплачиваться собственной жизнью. А бывает и кое-что пострашнее...
—Что может быть страшнее смерти? — Откашлявшись, Джошуа с содроганием наблюдал, как отец берет ложку с очень-очень длинной ручкой и зачерпывает ею густую зеленоватую бурду.
—Тот, кто пытается выйти за пределы мира феноменов, рискует навсегда остаться по ту сторону границы и до скончания времен бродить по Плато заблудших душ. — Йелдгрейв протянул ложку сыну и настойчиво произнес: — Пей!
Джошуа зажал пальцами нос, а затем усилием воли заставил себя проглотить отвратительное зелье. Оно обожгло пищевод, достигло желудка и вызвало в нем такой спазм боли, что Фарнам с трудом удержался от крика. Его чуть было не вырвало. А когда желудок смирился с чуждой ему субстанцией, Джошуа увидел, что отец закатывает рукава балахона.
—А ты? Разве ты не будешь пить?
