постараются довести до нужной кондиции!
— Но вы же сами сдали меня к ним в руки! — закричал Фил во всю мощь своих голосовых связок.
— Филимон, — тихим голосом произнес Давид, — это замкнутый круг. Столько лет, сколько существует эта цивилизация, тайные канцелярии земных империй пытаются выудить наши секреты. Жрецы, попы, алхимики и лауреаты Нобелевских премий пытаются вторгнуться в главное богатство Земли, в ее духовную ауру! Ее называют ноосферой, парасферой, биополем Земли, но для большинства из людей эта субстанция остается лишь фантастическим Зазеркальем. Они знают о ее существовании, но путь туда открыт лишь для тех, кто готов наполнить сосуд, а не опустошить его до дна. Творец принимает в лоно свое детей своих. Тех, кто созидает по внутреннему призванию и по воле Космоса. Те же, кому не дано творить и созидать, живут в ярости от одной только мысли, что ни власть, ни деньги не могут сделать их бессмертными. Они сжигают идеи на костре, они распинают их на кресте, они уничтожают физическое тело, но озарения являются в новом пришествии и в новой физической оболочке. Идеи материализуются во времени бесконечное количество раз, они бессмертны, они могут быть персонифицированы или принадлежать безымянному автору, они могут быть выражены в стихах и в музыке, в прозе и в живописи, да просто в догадке, в шутке, во взгляде или в поцелуе! Умеющий слышать — услышит, умеющий видеть — увидит…
Казерский слегка застонал и пошевелил руками. Давид указал на него пальцем и закончил свою речь привычным менторским тоном:
— Это только одно из проявлений отрицательных энергий, которые так и не дают донести до людей Информацию… Эти энергии могут приобретать любые физические формы: диктаторов, депутатов, министров и других сановных дураков — всех, кто уверен, что является истиной в конечной инстанции. Хотите стать одним из них?
— А у вас рассматривается и такой вариант? — удивленно переспросил Фил. — Я думал, что вы все уже давно решили за меня!
— Розенкрейцеры никогда не диктуют решений. — Давид наклонился и подобрал с пола шнур питания. — Они подсказывают их. Хотя, не все имеющие уши способны их услышать. — Коротышка медленно поклонился в сторону Филимона и сурово указал кривым пальцем на глухую стену. — Ну, а теперь — финальный номер, шевалье…
С этими словами он невозмутимо воткнул шнур в розетку. Едкий дым вновь заполнил комнату, и Филимон бросился к агрегату, чтобы вышвырнуть дымящийся монитор просто в окно. Он споткнулся о лежащего на полу Казерского и, чертыхаясь, выволок его на лестничную площадку. Когда же он вновь вбежал в квартиру, то к своему изумлению не обнаружил там и следов дыма, как, впрочем, и следов Давида.
Неожиданная мысль осенила Филимона. Он вывернул коробку с хозяйственными принадлежностями на пол, нашел свой заветный диск и, не раздумывая, вставил его в дисковод. Как ни странно, компьютер заработал, как будто и не горел ярким пламенем за секунду до этого. Филимон быстро отыскал нужные строки и медленно прочитал вслух:
«Дайте мне письма! — сжал губы Филипп. — Это же подло — отнимать у меня единственное, что от нее осталось!»
Филимон подумал несколько секунд, а затем быстро дописал несколько строк.
«— К сожалению, — рука капитана легла на страницу, — все материалы по этому делу помещены в особо секретный отдел, и ознакомиться с ними может только сотрудник Комитета Государственной Безопасности. Вот у тебя и есть прекрасная возможность — вместо дурацкого отъезда в Америку, заняться вместе с нами этим делом.
Филипп медленно, по слогам, произнес, глядя в камеру:
— Не все в этом мире дано решать вам!
— Ошибаешься, парень! — голос капитана Казерского прозвучал резко и громко. — Смотри на мир под углом реальности!
— Смотрю, — прищурился Филипп, — и именно под этим углом вижу, что камера снимает только меня! Вас нет в кадре. А это означает, что вас просто нет! Вас не существует ни сейчас, ни в будущем! Камера снимает дурака, шута горохового, упрямого болвана, который когда-нибудь, все равно, прочитает письма, котрые вы у нас украли! Но вы об этом никогда не узнаете, потому, что камера снимает только меня».
Дописав эти слова, Филимон встал и крадучись подошел к входной двери: на лестничной площадке, где всего несколько минут назад лежал некто Казерский, никого не было.
Филимон вернулся к компьютеру, «зазиповал» роман в папку и попытался представить себе лицо Филиппа в тот миг, когда он получит долгожданное послание. В том, что это случится, Фил не сомневался ни секунды, — он знал, что это обязательно произойдет. Он не стал указывать имени получателя, а только набрал адрес: [email protected].
Фил нажал на кнопку «Send» и тут же услышал шаги на лестничной площадке. Через минуту он уже держал в объятиях совершенно обалдевшую от неожиданности Анжелку. Руки жены обвились вокруг его шеи, и он только успел шепнуть ей:
— Я тебя люблю.
— Я знаю, — шепнула она Филу в ответ.
Эпилог
Елена Николаевна была в поселке человеком пришлым. Как и когда она появилась в железнодорожной бригаде — никто не помнил, но когда она увела начальника электростанции Бориса Петровича от законной жены, поселок долго не мог простить ей наглого вторжения в жизнь счастливой семьи. Но время взяло свое: Лена была бабой справной, шустрой, умела всегда вставить умное слово в разговоре, а на работе и вовсе горела огнем. Ни у одной сцепщицы вагонов не получалось так лихо скручивать в бесконечные стада товарняки и пассажирские, которые приходили на сортировочную из всех концов необъятной России. Борис души не чаял в новой жене, хотя и прежней семье старался помочь: дочерей одевал- обувал, слал подарки на праздники, завозил дрова и продукты коробками. Ленка тоже старалась привечать девчушек, что не прошло мимо зоркого глаза поселка. Тем более что по слухам, родные дети Ленки принесли ей много горя. Дочка с молодости связалась с ворами и пьяницами, а сын не захотел оставаться с матерью после развода и удрал вместе с жидом- родителем за океан, к сладкой жизни. Ленку, как бы, даже стали жалеть и постепенно приняли в круг своих, поселковых. Тем более что первая жена Бориса уехала с детьми во Владивосток, и о ней, как бы, стали даже забывать. Когда же, лет через десять, взрослые дочери Бориса не позвали отца на свои свадьбы, то тут уже поселок осудил их полной мерой.
В этот день Елена Николаевна справляла день рождения. Сколько ей было на самом деле, она не говорила никогда и никому, хотя толковали, что она старше Бориса, а тому уже было за семьдесят. Гостей ждали и готовились по полной программе: хозяин разливал по красивым бутылкам настоянный на орехах и травках самогон, хозяйка гремела сковородками и кастрюлями, и запахи всяких вкусностей будоражили собаку Белку и всех окружающих котов.
Поставив последний чугунок с картошкой в печку, Елена Николаевна принялась принаряжаться в выходное платье. Платье было удивительное, с белой шалью на плечах, она купила его во Владивостоке, по случаю, много лет назад и надевала только по самым торжественным дням. Выглядела она в этом наряде истинно по-барски, и народ толковал, что и вправду не «из простых» Елена Николаевна.
Приодевшись, она вышла на улицу, где Борис уже заканчивал натягивать брезентовый тент над длинными деревянными столами.
Елена Николаевна шагнула с крыльца на протоптанную годами тропинку и двинулась к погребу, чтобы закрыть распахнутый настежь люк подземного бункера.
В тот же миг ей показалось, что дорожка слишком мягкая и по ней совершенно невозможно идти.
