— Хоть пожарников вызывай, — почесал в затылке Сашка.
— Ага, — согласился Филипп, — за две бутылки «Таврического»!
Он произнёс эту фразу и тут с удивлением понял, что уже однажды произносил её. Более того, он совершенно отчётливо осознал, что уже был в нынешней ситуации и совершенно точно знает, что сейчас в окне парадного мелькнёт перепуганное лицо одноклассницы, а Сашка засунет в рот два пальца и свистнет, что есть силы.
Сашкин свист переполошил всю голубиную стаю.
Филипп взглянул на стоптанные домашние тапочки на ногах и вышел из них. Ни слова не говоря и не оглядываясь на Сашку, он подошёл к водосточной трубе и вцепился в ближайший штырь, вбитый в старую кирпичную кладку.
— Только не лихачь, — услышал он голос за спиной и подумал о том, что у Сашки от страха прорезался бас.
Лезть по трубе было проще, чем по канату в спортивном зале, тем более, что через каждый метр из стены выступал кирпичный уступ, на который можно было поставить ногу и передохнуть. Уже в районе третьего этажа Филипп коротко глянул вниз и пузырьки страха забурлили в его кровеносной системе.
— Смотри только вперёд, — услышал он совершенно не Сашкин голос за спиной, и чуть было не разжал руки от неожиданности.
Он выдержал паузу и осмотрелся: никого поблизости. Над головой покачивалась распахнутая оконная рама вожделенной квартиры, и Филипп поспешил к заветной цели, оставив все сомнения и подозрения на более поздний час. И тут выяснилась одна неприятная подробность — он оказался на уступе, который был почти вровень с окном, и теперь рама мешала ему дотянуться до подоконника. Для того, чтобы совершить перегруппировку, ему необходимо было на мгновение отпустить трубу и схватиться за раму. О том, что это рискованно Филипп даже не подумал — он проделал этот трюк и увидел, как из рассохшейся деревяшки с треском вылезают ржавые шурупы, а сама рама готовится отделиться от оконного пролёта. Резко выбросив левую руку к подоконнику, Филипп ухватился за крашеную жестянку и уменьшил давление на раму — шурупы нехотя задержались в родных гнёздах. Втянув голову в плечи, Филя переместил тело под рамой и уцепился за металлическую часть подоконника и второй рукой. Жестянка затрещала, но не сорвалась со штырей. Сжавшись в пружину, Филипп оттолкнулся ногой от кончика спасительного уступа и ужом вполз в окно.
Честь хозяйки дома была спасена во всех смыслах. Общими усилиями в квартире быстро навели порядок, и к приходу родителей была воссоздана идиллическая картина посещения заболевшей одноклассницы примерными товарищами-комсомольцами. Заботливая мама угостила их вкусными пирожками, а демократичный папа накапал в чай ликёра «Старый Таллин». Сашка веселил родственников барышни анекдотами и искромётными остротами, а Филипп сидел весь вечер, как пришибленный, — он никак не мог понять, что за голос услышал он, сидя верхом на водосточной трубе, и когда это всё уже с ним было в прошлый раз.
Уже по дороге домой приятели решили, что дальнейшие попытки совращения одноклассницы в настоящее время будут выглядеть просто свинством, и отложили этот процесс на неопределённое время.
Фантазии вновь заменили реальность.
В реальности же были дни, заполненные опостылевшей учёбой, и тесные танцульки в Сашкиной квартире — по выходным; поездки всем классом на пикники в Пущу-Водицу, спектакли в любительском театре, поцелуйчики и поцелуи одноклассниц и юных актрисулек, и надвигающаяся неизбежность окончания школы. Планы, надежды, варианты выбора жизненного пути — всё это волновало не меньше любовных приключений и преферанса, хотя лично для Филиппа вопрос был решён окончательно — он поступал в театральный. Его решение не вызывало энтузиазма у отца и других членов семьи — по слухам, в театральный институт без «блата» не поступали, но Филиппу это даже нравилось. Это было уже его право — решать как жить дальше, и он предвкушал торжество, с каким сообщит всем друзьям и родственникам о своей победе, в которой он не сомневался ни на одну секунду.
Его несколько удивляла позиция Аллы Петровны. Чем ближе становился день выпускного вечера, тем осторожнее становились её прогнозы. Когда Филипп не выдержал и спросил её напрямик о своих перспективах, то Алла Петровна грустно усмехнулась, красиво закурила сигаретку с длинным фильтром и встала у окна, словно в кадре художественного фильма.
— Понимаешь, Филипп, — она выдержала короткую, но очень важную паузу, — театр — это очень сложный организм. В нём сосредоточено всё самое прекрасное и самое ужасное, любовь и ненависть, поэзия и цинизм. И главное — театр, это место удивительных случайностей. Бессмысленно искать справедливость и закономерность происходящего в закулисье, и никто не может гарантировать тебе удачу. Как в жизни. Только больнее.
— Но я хочу поступать в театральный институт! — взвился Филипп. — Вы сами говорили, что у меня есть способности!
— Поступай, — сухо отрезала Алла Петровна, — поступки — это удел мужчин и актёров!
Она подошла к Филиппу и своими красивыми пальцами взяла его за обе щеки:
— Ты почему с Танюшкой больше не встречаешься?
Филипп просто задохнулся от её прикосновения, но сумел выдавить из себя:
— Мы дружим.
Он сказал чистую правду, некоторое время поволочившись за всеми партнёршами по детскому театру, он переключился на чисто дружеские отношения, ибо девчонки не проявляли готовности взрослеть в его темпе.
— Ну, тебе видней, — отпустила она руки и отвернулась к окну.
Филиппу казалось, что она ждёт от него дальнейших действий, его подмывало шагнуть вслед за этой красивой женщиной и схватить её за плечи, а там.
Но он не шагнул.
Последний звонок и выпускной вечер пронеслись в угаре бесконечных вечеринок, пылких признаний в вечной дружбе и ещё в каких-то планах на вечные времена. Затем одноклассники разбежались по городам и весям в поисках доступного института, а Филипп гордо занёс документы в Театральный институт. Странное чувство страха и неуверенности сковало его, как только он переступил порог этого заведения. По коридорам, на стенах которого висели огромные портреты Великих умерших, чинно передвигались Великие — живые. Благородные седины и гордо выпрямленные шеи у мужчин, прямые спины и холодный взгляд у женщин, и среди всего этого великолепия — суета взволнованных абитуриентов. И было от чего поволноваться — на каждое место будущих Качаловых и Бучм претендовало по пятнадцать претендентов, а у девчонок — пятьдесят!
Первый и второй туры Филипп проскочил играючи — танцевать, петь и рассказывать басни он был мастак. К третьему, решающему туру, на двадцать мест осталось всего тридцать мальчишек претендентов, и Филипп нахально поглядывал на соперников, обсуждая с высоченным красавцем, наследником одного из Великих, кто составит им компанию в институте, а кто — пролетит. Они оказались хорошими провидцами и верно определили восемь из десяти неудачников. Ошиблись они только в двух — в себе самих.
Это было невероятно. Это было несправедливо! Но это случилось. Их не приняли в институт. Секретарши сочувственно возвращали им документы, а Великие в коридорах и на портретах стыдливо отводили глаза в сторону.
Для красавца — наследника великой актёрской династии это было не меньшей трагедией, чем для безродного Филиппа, и они надрались до поросячьего визга с такими же как они неудачниками и неудачницами. Пьянка была грустной со стороны кавалеров и истерической со стороны дам. Каждый старался объяснить свою неудачу сторонними причинами, но самую вескую точку в диагнозе поставила двадцатитрёхлетняя ветеранша поступления в институт, для которой это была пятая, и последняя попытка.
— Педерасты! — неожиданно уверенно произнесла она на всю кухню и налила себе полный стакан «Иршавского». — Старые импотенты и педарасты.
— Если это про нас, — встрепенулся отпрыск актерской династии, — то вопрос спорный.
— Отвали, слоник, — сбросила барышня руку ухажера со своего бедра, — и скажи спасибо, что не
