Поэтому нигилизм лишь соприкасается с зоной, предстоящей ничто, и никогда не вступит в связь с его основной властью. Точно так же, как можно иметь опыт умирания, но не смерти. Непосредственное соприкосновение с ничто, конечно, тоже мыслимо, однако за ним должно последовать мгновенное уничтожение, как будто сверкнул абсолют. Уничтожение иногда изображают, как, например, Мальро и Бернанос, чаще всего в связи с внезапным самоубийством. Есть достоверность ставшего невозможным существования — тогда бессмысленно продолжающееся сердцебиение, кровообращение, секреция почек, как бессмысленно тиканье часов рядом с трупом. Последствием будет ужасное разложение. Ставрогин предвидит его в своем пребывании в Швейцарии и потому выбирает веревку. Он предчувствует опасности, связанные с полной гарантированностью существования.
В литературе подробности уничтожения не только изображены, но и представлены. Художник, выбирая тему разложения, идентифицирует себя с ним. Оно входит в его язык, в его краски. В этом различие между эстетикой безобразного и натурализмом, в котором, несмотря на некрасивые объекты, господствует оптимизм.
7
Чтобы получить представление о нигилизме, хорошо бы сначала отделить те феномены, которые его сопровождают, и потому их часто с ним связывают. Поскольку именно они в первую очередь придают этому слову полемический смысл. Эти феномены делятся на три сферы: болезненность, зло и хаос.
Если начать с третьего, то различение между нигилизмом и хаосом благодаря приобретенному нами опыту дается без труда. Тем не менее это различение очень важно, поскольку хаос и ничто образуют альтернативу.
Как оказалось, нигилизм может вполне гармонично сосуществовать с устойчивыми системами порядка, и это случается даже, как правило, там, где нигилизм активен и набирает силу. Порядок для него — наиболее удобный субстрат, который он преобразует для своих целей. Условие только таково, чтобы порядок был абстрактен, а значит, духовен, — сюда в первую очередь относится высокоразвитое государство со служащими и аппаратом, прежде всего в тот момент, когда фундаментальные идеи с их номосом и этосом утеряны или разрушены, хотя на поверхности кажется, что они и продолжают существовать с большей очевидностью. Из них берется только то, что можно актуализировать, этому состоянию соответствует некий род журналистской историографии.
С положением дел, когда государство превращается в нигилистический объект, связано появление в больших городах массовых партий, действующих одновременно и рационально, и аффективно. В случае успеха они могут настолько уподобиться государству, что их сложно будет от него отличить. Сила, побеждающая в гражданской войне, образует органы, которые соответствуют государственным органам, проникая в государственную систему или же образуя придаток к ней. В конце концов, они срастаются.
Подобное можно наблюдать в армии, она становится тем более подходящей для нигилистической акции, чем быстрее из нее исчезает старый порядок, именуемый традицией. В равной мере должны возрастать чисто дисциплинарные и инструментальные моменты, которые дают возможность тому, кто стоит у руля, использовать войско в любой момент.
Поскольку войска хранят в себе древние элементы, то там, где они служат средством проводить изменения, развитие будет менее прогрессивным. Там же, где они и вовсе выступают политическим субъектом, т. е. представлены генералами, вид успехов менее впечатляющий, чем там, где дорогу прокладывают массовые партии. Верность прежним авторитетам и ценностям ставит под угрозу активные действия нигилизма. Можно сформулировать максиму «В таком положении генерал должен превосходить всех, как Цезарь, или же он ничего не значит».
В первую очередь подходящим для любого внедрения и подчинения[5] является технический порядок, хотя именно в результате этого подчинения он превращает использующие его силы в Рабочих. Порядок производит впечатление необходимой меры пустоты, которую можно наполнить любым содержанием. Это же верно и для связанных с ним организаций — союзов, концернов, больничных касс, профсоюзов и т. д. Они все настроены на чистое функционирование, идеал которого — нужно только «нажать на кнопку» или «включить». Поэтому все эти организации, как кажется, без всякого перехода, приспосабливаются к противоположным силам. Марксизм уже давно увидел в создании капиталистических трестов и монополий благоприятную среду. С ростом автоматизма войска приобретают совершенство муравьев. Они продолжают сражаться в тех ситуациях, которые, по чести говоря, классическое военное искусство сочло бы преступлением. Потом победитель рекрутирует из них воинские подразделения под новые знамена. Правда, надежность не очень-то высока, но зато утончается принуждение к науке.
Точно так же отдельный человек тем больше подчиняется произволу силы, чем больше его жизнь наполнена элементами порядка. Известны упреки, предъявляемые чиновникам, судьям, генералам, учителям. Эти упреки обращены против лицемерного перевоплощения, которое разыгрывается всякий раз, когда дело доходит до революции. Впрочем, нельзя же свести целые сословия к чистому функционированию и при этом ожидать, что они сохранят свой этос. Достоинство функционера состоит в том, что он функционирует, и хорошо, если на этот счет в спокойные времена нет никаких иллюзий.
Этого, пожалуй, достаточно, чтобы показать, что на самом деле нигилизм может гармонично сосуществовать с дисциплинированным миром, и что для проявления своей активности в полном масштабе он даже не может без него обойтись. Хаос появится только тогда, когда нигилизм в одной из своих констелляций потерпит провал. Показательно, что даже во время катастрофы элементы порядка сохраняются до последнего момента. Это доказывает, что порядок для нигилизма не только приемлем, но и относится к стилю нигилизма.[6]
Таким образом, хаос — это не более чем следствие нигилизма и при том не самое худшее. Важно то, как много настоящей анархии и тем самым неупорядоченной плодотворности скрыто в хаосе. Анархию следует искать в индивиде и в обществе, а не в обломках развалившегося государства. Сентенции в «Заратустре», направленные против «Драконова государства», и особенно идея о Вечном Возвращении — отчетливо указывают на то, что у Ницше нигилизм не проник в глубину. Анархист зачастую имеет отношение к избытку и к добру, а лучшие его представители подобны скорее Первому, чем Последнему человеку; если анархист придет к господству, нигилист будет считать его противником. В гражданской войне в Испании была анархистская группа, которую одинаково преследовали и красные и белые.
Отличие нигилизма от хаоса и анархии такое же, как отличие от беспорядка в необитаемом или в оживленном. Моделью могли бы послужить и пустыня, и первобытный лес. В таком смысле хаос нигилисту не нужен; это не то, без чего он не может обойтись. Еще меньше ему нравится анархия. Она бы нарушила строгий ход процесса, в котором он движется. То же самое относится к упоению. Даже в тех местах, где нигилизм обнаруживает свои самые жуткие черты, как, например, в местах физического уничтожения огромных масс людей, во всем господствуют рассудительность, гигиена и строгий порядок.
