сознании. Но то же сознание подсказало ему: повторить всё снова — у меня не хватит сил! И тогда мне легче будет остаться на затонувшей подводной лодке и умереть в ней, чем снова влазить в этот страшный люк… И в одну миллионную долю секунды он решил: будь, что будет, авось пронесёт!
Но — не пронесло, и вот что было: «дверцу» в нижний мир он захлопнул за собою всё-таки не очень плотно, и она, не выдержав давления воды, распахнулась. Со страшным грохотом вода вылилась на палубу, выплеснув из себя человека. Человек ударился так, что потерял сознание. А воздуха у него оставалось мало, и теперь он имел лишь два выхода: либо перейти из бессознательного положения в смерть, либо всё-таки очнуться, снять с головы водолазный намордник и надышаться воздухом.
Краснобаев сделал второе.
Отдышавшись, вошёл в трубу ещё раз.
Взялся за «дверную ручку». Вложив в неё всю свою волю к жизни, захлопнул. Напустил воду. Доверившись господу богу, открыл верхний люк и — на несколько секунд потерял сознание. От ледяной воды, обдавившей его и без того замёрзшего со всех сторон, от усталости, от нервного перенапряжения — от всего…
Вскоре, однако, пришёл в себя, выбрался наверх из люка и увидел вокруг и синеву подводного мира, и корпус лежащей на дне субмарины, и Солнце…
Почти без воздуха устремился на поверхность.
По пути потерял сознание ещё раз и, когда оказался на поверхности воды, то спасатели на своих баркасах приняли его за покойника — он лежал на воде как-то странно, не двигаясь и лицом вниз. Тому виной были кое-какие технические причины: лишь левый баллончик со сжатым воздухом надул его костюм, а правый — не надул. Краснобаев лежал на воде в такой позе и не шевелился. Когда его резко подцепили багром — остриём и прямо сквозь водолазный костюм, и прямо в тело, мёртвый же, чего с ним церемониться! — он вскрикнул от боли, замахал руками.
Ах, так он ещё жив!
Тогда его стали вытаскивать и подхватывать уже бережно.
Вытащили!
Так с затонувшей подводной лодки «ДЕРЖАВА» спасся последний человек.
Глава тридцать пятая
Уснувшие в океане
О существовании же ещё четырёх живых человек в помещении поста «Микроклимат», что находился в затопленном четвёртом отсеке, никто не догадывался. Полагали, что отсек затоплен полностью, и не было ни малейшей возможности ни подтвердить это, ни опровергнуть.
А в отсеке том и в самом деле — было мертвым-мертво. Все, кого захлестнула вода, утонули в ней.
А до кого вода не дошла? С ними-то что?
Эти люди сидели в «Микроклимате» — помещении, окружённом теперь водою со всех шести сторон — и ждали, что их всё-таки спасут. Ещё тогда, в начале, они слышали оба взрыва — один далёкий, другой совсем рядом, прямо за переборкой, которая выдержала натиск, — и потом только терялись в догадках насчёт того, что же там происходит — во всём остальном мире.
И ждали, ждали…
Глава тридцать шестая
Речь адмирала
Все люди были собраны в плавбазе, которая стояла на якоре в бухте Русской, рядом с затонувшею подлодкой. Людей кормили, поили, перевязывали, дали искупаться и поспать. Паникёра Пранькова госпитализировали — у него опять началась истерика, и ему опять всадили какой-то сильнодействующий успокоительный укол. Увезли обоих покойников. Увезли кого-то с очень уж тяжёлым переломом ноги — преждевременно закрываемая задняя крышка торпедного аппарата больно бьётся. Остальные же все — ранен, не ранен, болен, не болен — остались. У всех было ощущение какого-то братства, какого-то единства; не хотелось расходиться раньше времени. Видимо, организмы и души людей боялись слишком резкого торможения, которое могло оглушить, а то и подкосить.
Всеобщее изумление в душевой вызвал мичман Семёнов — вся левая сторона его тела, которая вначале, видимо, была одним сплошным синяком, сейчас была сплошь чёрного цвета. Левая рука и левая нога у него совершенно не действовали, но он был полон сил, шутил и знай скакал себе на одной правой ноге. Друзья смастерили ему какое-то подобие костыля, и так он и приковылял на нём в лекционный зал, куда перед этим велел собрать всех людей Главнокомандующий Военно-Морским Флотом Союза Советских Социалистических Республик Полный Адмирал Сергей Георгиевич Ковшов.
Моряки расселись по местам — перевязанные, с пластырями, с синяками и шрамами, кто с гипсом, а кто и с костылём, осунувшиеся, многие с преждевременными сединами… С волнением стали ждать: что скажет знаменитый адмирал? Что это было и почему? Кто виноват во всём? Кто они сами в глазах официальных органов — герои, мученики, преступники?
В зале имелось возвышение, к которому был привинчен железный стол с красною скатертью — нечто вроде президиума. Где-то сзади, как водится, маячили чёрно-белые пятна портретов Ленина, генерального секретаря, членов Политбюро да красные пятна какого-то переходящего знамени за какие-то достижения и каких-то вымпелов за какие-то победы в каких-то соцсоревнованиях…
Когда появился адмирал со своею свитою, все встали.
Ковшов поздоровался с присутствующими, дал знак всем сесть и начал речь.
Это был и впрямь умный человек, а не просто ветхий старичок, как прежде казалось многим, а особенно молодым и неопытным. Шутка ли — столько лет просидеть на высочайших военно-морских должностях, пережив стольких вождей! Столько голов за это время с плеч покатилось, а ему всё нипочём. При всех — хороший! Не многие высшие государственные чины были такими непотопляемыми, а лишь единицы — министр иностранных дел Громыхаев, например, или Великий Донской Писатель Шорохов.
Ходили, правда, слухи, будто Ковшов жесток был дюже; люди для него, мол, — ничто! Винтики — не более того! Но вот моряки на плавбазе в лекционном зале стали слушать его, стали разглядывать
