как рукой снимает. Я встаю на колени и смотрю в щелочку, но вижу только комод, и ванну, и еще круглый краешек стола.
— Похоже, что-то вкусное, — раздается низкий голос Старого Ника.
— А, это остатки праздничного пирога, — отвечает Ма.
— Надо было напомнить мне, я бы подарил ему что-нибудь. Сколько ему уже, четыре?
Я жду, когда Ма поправит его, но она молчит.
— Пять, — шепчу я. Но она, должно быть, все-таки услышала мой шепот, потому что подходит к шкафу и сердитым голосом произносит:
— Джек!
Старый Ник смеется — а я и не думал, что он умеет смеяться.
— Смотри-ка, оно умеет говорить.
Почему он сказал
— Хочешь выйти из шкафа и померить свои новые джинсы?
Он говорит это не Ма, а мне. В моей груди стучит
— Он уже почти уснул, — говорит Ма.
Но я не сплю. Жаль, что я прошептал слово «пять» и он меня услышал. Надо было мне сидеть тихо.
Они о чем-то разговаривают.
— Ну хорошо, хорошо, — звучит голос Старого Ника, — можно я отрежу кусочек?
— Он уже засох. Если ты хочешь…
— Нет-нет, я ничего не хочу, командуешь тут ты.
Ма ничего не отвечает.
— Я здесь всего лишь рассыльный, выношу мусор, хожу по магазинам детской одежды, забираюсь по лестнице, чтобы убрать с окна снег, всегда к вашим услугам, мадам…
Я думаю, он сказал это с сарказмом. Сарказм — это когда тон не совпадает со словами, которые произносит человек.
— И на том спасибо. — Голос у Ма какой-то чужой. — После этого стало светлее.
— Обидеть человека не трудно.
— Прости. Большое спасибо.
— Так больно бывает, когда рвут зуб, — говорит Старый Ник.
— Спасибо за продукты и джинсы.
— Не стоит благодарности.
— Вот тебе тарелка, может, в середине он не такой сухой.
Я слышу, как что-то звякает — наверное, она угощает его пирогом. Моим пирогом.
Минуту спустя он говорит каким-то смазанным голосом:
— Да, совсем зачерствел.
Рот у него набит моим пирогом.
Лампа с громким щелчком выключается, и я подпрыгиваю от неожиданности. Я не боюсь темноты, но не люблю, когда она наступает внезапно. Я ложусь под одеяло и жду.
Когда под Старым Ником начинает скрипеть кровать, я принимаюсь считать эти скрипы пятерками, по моим пальцам. Сегодня их двести семнадцать. Я считаю до тех пор, пока он не вздыхает и кровать не перестает скрипеть. Я не знаю, что произойдет, если я не буду считать, но я всегда считаю.
А что происходит в те ночи, когда я сплю? Не знаю, может быть, Ма считает вместо меня. После двухсот семнадцати скрипов все затихает.
Я слышу, как включается телевизор, они слушают новости, в щелку я вижу танки, но это совсем неинтересно. Я засовываю голову под одеяло. Ма и Старый Ник разговаривают, но я уже не слушаю.
Я просыпаюсь в кровати. На улице идет дождь, — я догадываюсь об этом потому, что окно на крыше затуманилось. Ма дает мне пососать и тихонько поет «Я пою во время дождя».
Молоко в правой груди сегодня совсем не вкусное. Я сажусь на кровати, вспомнив вчерашний разговор.
— Почему ты не сказала ему заранее, что у меня день рождения?
Ма перестает улыбаться.
— Я думала, ты уже спал, когда он пришел.
— Если бы ты сказала ему, он принес бы мне подарок.
— Как же, принес бы, — произносит она, — он всегда только обещает.
— А что бы он принес? — Я жду ее ответа. — Надо было напомнить ему.
Ма вытягивает руки над головой.
— Я не хочу, чтобы он тебе что-нибудь приносил.
— Но воскресные подарки…
— Это совсем другое, Джек. Я прошу у него только то, что нам нужно для жизни. — Она показывает на комод, там лежит что-то голубое. — Кстати, вот твои новые джинсы.
Она уходит пописать.
— Ты могла бы попросить, чтобы он сделал мне подарок. Я никогда еще не получал подарков.
— Но ведь я сделала тебе подарок, разве ты забыл? Твой портрет.
— Мне не нужен этот дурацкий портрет, — плачу я.
Ма вытирает руки, подходит ко мне и обнимает:
— Ну, успокойся.
— Он мог бы…
— Я тебя не слышу. Вдохни поглубже.
— Он мог бы…
— Объясни мне, в чем дело.
— Он мог бы принести мне щенка.
— Что?
Я не могу остановиться и говорю сквозь слезы:
— В подарок. Он мог бы принести мне настоящего щенка, и мы назвали бы его Счастливчик.
Ма вытирает мне глаза тыльной стороной ладоней.
— Ты же знаешь, у нас нет места для собаки.
— Нет, есть.
— Со щенком нужно гулять.
— Мы гуляем.
— Но щенок…
— Мы много бегаем по Дорожке, и Счастливчик мог бы бегать с нами. Я уверен, что он бегает быстрее тебя.
— Джек. Щенок свел бы нас с ума.
— Нет.
— А я говорю, свел бы. Запертый в комнате, он бы постоянно лаял, скребся…
— Счастливчик не стал бы скрестись.
Ма закатывает глаза. Она подходит к кладовке, достает подушечки и высыпает их в миску, не считая. Я изображаю рычащего льва.
— Ночью, когда ты уснешь, я встану, вытащу фольгу из дыр и выпущу оттуда мышонка.
— Какой ты глупый.
— Это не я глупый, это ты глупая тупица.
— Послушай, я понимаю…
— Мышонок и Счастливчик — мои друзья. — Я снова начинаю плакать.
— Нет никакого Счастливчика, — произносит Ма сквозь зубы.
— Нет, есть, и я его люблю.
— Ты его просто выдумал.
— Зато есть мышонок, он — мой настоящий друг, а ты его прогнала…
