— Это — дурацкий, глупый план.
— Другого у нас нет, — очень громко произносит Ма.
— Но я же сказал «нет».
— Да, но до этого ты сказал «может быть», а еще раньше ты сказал «да».
— Ты — обманщица.
— Я — твоя мать. — Ма почти кричит. — Это означает, что иногда мне приходится выбирать за нас обоих.
Мы ложимся в постель. Я сжимаюсь калачиком, повернувшись к ней спиной. Как бы я хотел получить в качестве воскресного подарка специальные боксерские перчатки, чтобы побить ее!
Я просыпаюсь в страхе, и страх меня не покидает.
Ма не смывает наши какашки, она разбивает их ручкой деревянной ложки, чтобы они стали похожи на густой суп, который пахнет просто отвратительно.
Мы ни во что не играем, а просто тренируемся — я лежу, полностью распластавшись, и не произношу ни слова. Я и вправду начинаю чувствовать себя больным; Ма говорит, что это сила воображения.
— Ты так хорошо притворяешься, что обманул даже свой собственный организм.
Я снова собираю свой рюкзак, который на самом деле является наволочкой. Я укладываю туда дисташку и желтый шар, но Ма говорит «нет».
— Если ты что-нибудь возьмешь с собой, Старый Ник сразу догадается, что ты решил бежать.
— Я спрячу дисташку в карман брюк.
Но Ма качает головой:
— Ты будешь в одной ночной футболке, потому что, если у тебя действительно сильный жар, ничего другого на тебе быть не может.
Я представляю себе, как Старый Ник несет меня в грузовичок, и у меня сразу же начинает кружиться голова. Мне даже кажется, что я сейчас упаду.
— Ты боишься, — говорит Ма, — но поступаешь смело.
— А?
— Ты — боязливо-смелый.
— Болый.
Обычно она смеется, когда я составляю слово-бутерброд, но мне сейчас совсем не до смеха.
На обед у нас суп с говядиной, но я просто сосу крекеры.
— Чего ты теперь боишься? — спрашивает Ма.
— Больницы. Вдруг я все перепутаю?
— Тебе нужно будет сказать им, что твоя мама живет взаперти, а запер ее тот человек, который тебя привез.
— Но слова…
— Что «слова»? — Маждет.
— Вдруг они вообще не произнесутся?
Она кладет голову на руки.
— Я все время забываю, что ты ни с кем, кроме меня, никогда не разговаривал.
Я жду. Ма медленно и с шумом выдыхает из себя воздух.
— Знаешь, что я тебе скажу. Я напишу записку, в которой все объясню, и ты ее спрячешь.
— Хорошо-о.
— И ты отдашь ее первому же человеку, которого увидишь в больнице. Только не больному, а тому, кто будет в белом халате.
— А что этот человек с ней сделает?
— Прочитает, конечно.
— Неужели в телевизоре умеют читать?
Ма смотрит на меня с удивлением:
— Запомни, эти люди самые настоящие, как и мы с тобой.
Я до сих пор в это не верю, но ничего не говорю. Ма на куске линованной бумаги пишет записку. Она описывает нашу судьбу и комнату и заканчивает словами: «Пожалуйста, помогите нам к. м. с.», что означает «как можно скорее». Вначале стоят два слова, которых я до сих пор ни разу не видел. Ма говорит, что это ее имя и фамилия. Их имеют все люди из телевизора. Так снаружи называли ее все, кто ее знал, только я зову ее Ма.
У меня болит живот, мне не нравится, что у нее есть имена, которых я не знаю.
— А у меня есть другие имена?
— Нет, ты всегда Джек. Ой, нет, я забыла — ты ведь носишь мою фамилию. — И она показывает на свое второе имя.
— Зачем?
— Ну, чтобы показать, что ты отличаешься от всех других Джеков в мире.
— Каких других Джеков? Из сказок?
— Нет, от настоящих мальчиков, — отвечает Ма. — Снаружи живут миллионы людей, и имен на всех не хватает, поэтому многие носят одинаковые имена.
Я не хочу, чтобы мое имя носил кто-нибудь еще. Живот у меня болит все сильнее. У меня нет кармана, поэтому я засовываю мамину записку в трусы, и она царапает мне кожу.
За окном постепенно темнеет. Мне хочется, чтобы день не кончался и ночь вообще не наступала. Сейчас 8:41, и я в постели, тренируюсь лежать совершенно неподвижно. Ма наполняет горячей водой полиэтиленовый пакет и крепко завязывает его, чтобы вода не пролилась. Она засовывает его в другой пакет и тоже завязывает его.
— Ой! — Я пытаюсь отодвинуться.
— Это твой лоб? — Она снова кладет пакет мне на лицо. — Он должен быть горячим, иначе ничего не получится.
— Но мне больно.
Она прикладывает пакет к своему лицу.
— Потерпи еще минутку.
Я закрываю лоб кулаками.
— Ты должен быть храбрым, как принц Джекер-Джек, а то наш план сорвется. Может, мне сказать Старому Нику, что тебе стало лучше?
— Нет.
— Я уверена, что Джек — Победитель великанов положил бы горячий пакет себе на лицо, если бы это было нужно. Ну, давай же еще немного.
— Дай я сам. — Я устраиваю пакет на подушке, а потом укладываюсь на него лицом. Временами я поднимаю голову, чтобы передохнуть, а Ма щупает мой лоб или щеки и говорит:
— Горячо, — но потом снова заставляет лечь на пакет.
Я тихонько плачу, но не из-за того, что мне жарко, а потому, что скоро придет Старый Ник, если он, конечно, сегодня придет, я не хочу, чтобы он приходил, мне кажется, что я по-настоящему заболею. Я прислушиваюсь, не раздастся ли
Когда я возвращаюсь в кровать, она целует меня сзади в шею и говорит:
— У тебя отлично получается, а то, что ты плачешь, — это даже лучше.
— Почему?
— Потому что ты действительно кажешься совсем больным. Давай что-нибудь сделаем с твоими волосами… Надо было подумать об этом заранее. — Она наливает немного зеленой жидкости для мытья посуды себе на руки и втирает мне в волосы. — Теперь они кажутся жирными от пота. Но только пахнут они слишком хорошо, надо, чтобы от тебя плохо пахло.
Она убегает, чтобы посмотреть на часы.
— У нас осталось совсем мало времени, — говорит Ма и вся трясется. — Какая же я дура, от тебя
