девять три, — выкрикивает он числа. Зачем он это делает?
Вдруг улица бьет меня по животу, рукам, лицу — ой-ой-ой! Я вижу, что Старый Ник бежит, но теперь уже без меня. Он бросил меня на землю. С каждой секундой он все дальше и дальше. Наверное, это были магические числа, и они заставили его бросить меня.
Я пытаюсь встать, но не помню, как это делается.
Меня оглушает рев мотора, грузовик едет прямо на меня
Грузовик уехал. Он промчался мимо меня и, не останавливаясь, завернул за угол. Некоторое время я еще слышу звук его мотора, но потом все стихает. Тротуар выше проезжей части, Ма велела мне забраться на него. Мне приходится ползти, не касаясь больной коленкой земли. Тротуар весь в больших шершавых плитах. Ужасный запах. Прямо перед собой я вижу собачий нос. Собака вернулась, чтобы съесть меня, и я кричу от ужаса.
— Отойди, Раджа. — Мужчина оттаскивает от меня собаку. Он сидит теперь передо мной на корточках, посадив на одно колено девочку, которая все время вертится. Мешочка с калом уже нет. Мужчина похож на людей в телевизоре, но он больше и шире их, и от него исходит запах — смесь жидкости для мытья посуды, мяты и карри. Своей свободной рукой он пытается дотянуться до меня, но я вовремя откатываюсь. — Все в порядке, малышка. Не бойся.
Кого это он назвал малышкой? Его глаза глядят в мои глаза, это меня он назвал малышкой. Я не смотрю на него, мне не по себе оттого, что он смотрит на меня и говорит со мной.
— Как тебя зовут?
Люди из телевизора, кроме Доры, никогда не задавали мне вопросов, а Дора уже знает мое имя.
— Можешь сказать мне, как тебя зовут?
Ма велела мне рассказать обо всем кому-нибудь, это моя обязанность. Я пытаюсь, но ничего не выходит. Я облизываю губы.
— Джек.
— Что-что? — Он наклоняется ниже, я сворачиваюсь клубком, обхватив голову руками. — Не бойся, никто тебя не обидит. Скажи еще раз, как тебя зовут, только погромче.
Мне легче говорить не глядя на него.
— Джек.
— Джекки?
— Нет, Джек.
— А. Теперь я все понял. Извини, твой папа уехал, Джек.
О чем это он?
Ребенок тянет его за куртку — это то, что надето поверх рубашки.
— Ну а я — Эджит, — говорит мужчина, — а это — моя дочь. Отстань, Найша. Джеку нужно прилепить пластырь на колено, давай-ка поглядим, есть ли он у нас. — Он роется в своей сумке. — Раджа очень сожалеет, что укусил тебя.
Что-то совсем не похоже, чтобы пес о чем-то жалел, у него острые грязные зубы. Может, он выпил из меня кровь. Как вампир?
— Ты плохо выглядишь, Джек, ты что, недавно болел?
Я качаю головой:
— Нет, это Ма.
— Что ты хочешь сказать?
— Это Ма запачкала мне футболку.
Девочка все время что-то говорит, но на каком-то непонятном языке. Она таскает Раджу за уши. Почему она не боится собаки?
— Извини, я не понял, — говорит мне человек по имени Эджит.
Но я больше ничего не говорю.
— Полиция приедет с минуты на минуту, понял? — Он оборачивается, чтобы оглядеть улицу, но Найша начинает плакать. Он подбрасывает ее на колене. — Мы пойдем к Эмми домой, ляжем там в кроватку.
Я вспоминаю нашу кровать. Там тепло.
Мужчина нажимает маленькую кнопочку на своем телефоне и что-то говорит в него, но я не слушаю. Мне очень хочется уйти. Но я боюсь, что стоит мне пошевелиться, как пес Раджа снова укусит меня и выпьет из меня кровь. Я сижу на стыке плит — одна часть меня располагается на одной плите, а другая — на другой. Укушенный палец болит, и правое колено тоже, а оттуда, где содрана кожа, сочится кровь. Сначала она была красной, а теперь стала черной. Около моей ступни лежит какой-то овальный предмет с острым концом, я пытаюсь поднять его, но он прилип к плите. Когда я, наконец, отдираю его, то понимаю, что это лист. Это лист с настоящего дерева, похожий на тот, что прилип к нашему окну. Я смотрю вверх, надо мной — дерево, с которого, должно быть, слетел этот лист. Яркая лампа на огромном столбе ослепляет меня. Бескрайнее небо над ней теперь уже совсем черное. Куда же делись розовые и оранжевые участки? В лицо мне дует ветер, и я время от времени вздрагиваю.
— Ты, наверное, замерз. Ведь верно, замерз?
Я думаю, что Эджит спрашивает маленькую Найшу, но он, оказывается, обращается ко мне. Я понимаю это только после того, как он снимает свою куртку и протягивает ее мне:
— На, возьми.
Но я мотаю головой, потому что это чужая куртка, у меня никогда не было куртки.
— А где ты потерял свою обувь?
Что такое обувь?
Не дождавшись ответа, мужчина перестает со мной разговаривать.
Рядом с нами останавливается машина.
Я знаю, что это за машина, — это полицейский автомобиль из телевизора. Из нее выходят два человека с короткими волосами, у одного они черные, а у другого — светлые. Полицейские двигаются очень быстро. Эджит что-то говорит им. Девочка Найша пытается вырваться, но он крепко держит ее в руках, и я думаю, что ей не больно. Раджа лежит на чем-то коричневом, это трава, я представлял, что она будет зеленой. Вдоль тротуара есть несколько квадратов с этой травой. Жаль, что у меня больше нет записки, Старый Ник ее уничтожил. Я не помню, что там было написано, — слова вылетели у меня из головы.
Ма осталась в комнате, и я очень, очень сильно хочу к ней. Старый Ник уехал в своем грузовике, но куда он теперь направляется? Конечно, не к озеру и деревьям, потому что он увидел, что я жив. Ма разрешила мне убить его, а я не сумел.
И тут мне в голову приходит ужасная мысль. А вдруг он поехал домой и сейчас открывает дверь нашей комнаты, кипя от ярости. Это я виноват, что он не умер…
— Джек!
Я смотрю на человека, который произнес это слово. Мне кажется, что этот полицейский — женщина, но я до конца не уверен. У нее черные, а не светлые волосы. Она снова говорит:
— Джек. — Откуда она знает, как меня зовут? — Я — офицер Оу. Можешь сказать мне, сколько тебе лет?
Я должен спасти Ма, мне надо говорить с полицией, чтобы получить газовую горелку, но мой рот мне не подчиняется. У нее на ремне какой-то предмет, это пистолет, как и у всех полицейских в телевизоре. А вдруг это плохие полицейские вроде тех, что посадили в тюрьму святого Петра? Как это не пришло мне в голову раньше? Я гляжу не в лицо женщине, а на ее ремень. Какой классный ремень с пряжкой!
— Так ты можешь сказать, сколько тебе лет?
Ну, это проще простого. Я показываю пять пальцев.
— Значит, пять лет, отлично.
Офицер Оу что-то говорит, но я не слышу что. Потом она спрашивает меня о платье. Повторяет этот вопрос дважды.
Я отвечаю как можно громче, не глядя на нее:
— У меня нет платья.
— Нет, а где же ты спишь ночью?
