— Собаки, они, может и в курсе. — поправил очки полковник Мезенцев, — но вот не мешало бы услышать официальную точку зрения вышестоящего руководства. А то ведь сразу вспоминается забор с русской народной надписью.
— Слово-то, из Китая пришло! — тут же влез бывший «мент» Дмитровский.
— Да хоть из Монголии!
— Ааатставить! — врезал по столу Пчелинцев. — Вы, что, совсем охренели? Цирк, млять, устраиваете?! Клоуны, да?!
— Никак нет! — Подскочил со стула Дмитровский. — Не клоуны.
— Сомневаюсь. — уже тише, не повышая голоса, ответил полковник. — Давайте, вы потом седыми письками померяетесь, товарищи командиры?
И, не дождавшись ответа ни от кого из спорщиков, продолжил:
— Принято решение о возможной нашей передислокации.
— Куда? — спросил кто-то из задних рядов. Судя по голосу, вроде как кто-то из «молодых».
— Интересный вопрос. — ответил неизвестному Пчелинцев. — И, если между нами говорить, то ответа я на него не знаю.
— Позвольте уточнить о причинах, Владимир Глебович? Лично я причин не вижу совершенно.
— Васильева со списком позвать? — дружелюбно уточнил у Мезенцева комбат. — Или так поверите? Он на складах сейчас, прибежит минут через десять. Если надо, конечно.
Судя по прокатившемуся по помещению сдавленному стону, майора Васильева видеть никто желанием не горел. Особенно, с его списками.
— Так вот, Максим Викторович, если желания слушать сухие цифры, нет ни у Вас, ни у остальных, то я в двух словах все опишу. Даже одним обойдусь. Жопа. Полная.
— А…
— И это, мягко говоря, товарищи командиры! Если быть кратким — жратвы хватит на пяток лет от силы.
— Разрешите, товарищ полковник? — взлетела рука старлея Терентьева.
— Валяйте.
— Так если с продовольствием такие проблемы, то зачем мы распыляемся на охрану всех этих поселков и прочих ферм с хуторами? И так уже, почти двадцать человек погибло. Смысл?
— Да потому что, дорогой мой старший лейтенант, что если мы делать это перестанем, сельские уйдут под Город. Или их вырежут алтайцы. А так, временное подспорье, особенно теплицы. Только есть тут один немаловажный, как говорится, момент. — Пчелинцев замолчал. То ли собираясь с мыслями, то ли горло пересохло… — На сельском хозяйстве мы не вытягиваем все равно. Нас слишком много. А климат, сами знаете, какой нынче…
Все дружно закивали. С климатом, конечно, беда. Тут полковник ни на грамм не преувеличил. В этих местах и до Войны отнюдь не рай был… Разве что теплицы выручают, но одними овощами сыт не будешь.
— Так что, — кашлянул в кулак полковник, — Была выдвинута идея о нашей передислокации. Будем уходить совместно с городскими.
Те из присутствующих, кто был не в курсе переговоров последних двух лет, удивленно переглянулись. Подобное вроде и в голову не могло прийти. Без предварительной подготовки, конечно… Слишком уж глобальное дело. Полковник и сам колебался почти два года, надеясь, что вопрос «рассосется сам». Увы, не рассосался… Скорее, обострился.
— Естественно, никто чингисханову орду изображать не будет. Предварительно пойдет разведка. В составе…
Пчелинцев снова прокашлялся, и вытащил из нагрудного кармана замызганный листок бумаги.
— Майор Сундуков, капитан Урусов, лейтенант Соловьев. — Пчелинцев поднял взгляд. — Это — старшие разведгрупп. Товарищ Дмитровский, сядьте, где сидели! Ваше место — на Заимке. И нефиг рыпаться!
— Так точно… — с заметным неудовольствием протянул капитан, но на место сел.
— Ну, так вот, — продолжил полковник, вернув список на место. — Кого назвал — в курсе еще со вчера.
На будущих разведчиков начали оглядываться. Вот же сволочи! Знали, а молчали до последнего. Вот, значит, почему холодно так стало. Это бобры морозились…
— И, думаю, списки желательного личного состава подготовили?
— Так точно, тарищ Верховный Главнокомандующий!
— Андрей… — поморщился Пчелинцев. — Ты хоть что-то серьезно в этой жизни можешь делать?
— Могу, товарищ полковник! — радостно ответил Урусов. — Детей!..
Посты бывают разные. В Маргузоре и на руднике сидели стационары, каждый из них поддерживался отдельным отрядом из двадцати человек. В верховьях Чоре поставили постоянный пост на кошах. Пять человек. Смена раз в неделю. Артуч, Куликалоны и Мутные контролировали патрулями. Даже если там кто появится, времени на организацию адекватных мер хватит. Жизнь подтвердила правильность подхода: за восемь лет патрули ни разу не подняли тревогу. И не из-за халатности, причин не было. По слухам, они, как и стационары, периодически задерживали каких-то шпионов, но чаще ходили впустую, туристами.
Несмотря на это, их не снимали. «Перебздеть всегда лучше, чем недобздеть!» — заявлял Потап на любое предложение о смягчении режима, причем его тут же поддерживали остальные старшие. «Почему?» — как-то спросил Митька, тогда еще ребенок старшей группы, дядю Егора, и в ответ услышал:
— Понимаешь, лучше десять лет каждый день впустую бегать по перевалам, чем один раз прозевать вторжение. Нас слишком мало, чтобы вести масштабную войну!
Теперь Митька и сам это понимал. Стратегическое планирование было одним из его любимых учебных предметов. Больше нравилась только лингвистика, которую и ввели-то ради него. Алябьев-младший не только любил разные языки, это само собой. Кроме усвоенных всеми русского и таджикского, Митька выучил еще литовский, узбекский, испанский и французский. То, что кроме него по-французски в Лагере говорили лишь двое, совершенно не смущало. По-английски полноценно не говорил никто, но Митька и его осилил к огромной радости Руфины Григорьевны и тети Иры Юриновой. А с дядей Давидом с удовольствием общался на иврите.
Но знание языков — еще не всё! Прямо на глазах возникал новый язык, язык Лагеря, и наблюдать за этим процессом было безумно интересно.
Почему, например, прижились не армейские словечки «взвод» и «отделение», а альпинистские — «отряд» и «группа»? Ведь первые же намного точнее! Или почему вместо так любимой военными «точки» применяется громоздкая конструкция «стационар»? И это все при том, что большинство слов, наоборот, сокращается, даже ценой появления новых омонимов, таких как например, новомодные «тадж» или «рус», означающие одновременно национальность и язык. А такое нелогичное и даже немного обидное слово «ребенок»? Ведь есть же «студент» или «курсант», куда больше подходящие по смыслу. Почему в первую очередь слились ругательства, и весь Лагерь матерится на всех возможных языках, включая немецкий, которого толком никто не знает? Насчет ругательств, впрочем, объяснимо… Ведь дядя Жора, который Прынц, когда-то говорил, что в любом языке сначала запоминаются ругательства, как самые употребительные выражения…
— Митька! Уснул, что ли? — оторвал от размышлений окрик командира.
Алябьев в патруле впервые, тогда как и Витас, Франсуа и Хорхе вполне обоснованно считались опытными бойцами. Хорхе участвовал еще в первых рейдах вниз, а до войны успел послужить в испанской армии и французском Иностранном Легионе, где-то в гвианских джунглях… Митька удивился, если бы узнал, что столь разнородный национальный состав патруля был подобран специально для его языковой практики, Виктор учитывал всё и всегда.
Впрочем, все трое уже давно прекрасно говорили по-русски. В речи Франсуа пропал даже намек на грассирование, а Витас выговаривал звук «ы» не хуже, чем уроженцы Рязани или Волгограда.
— Дмитри! Хилипойас, твою мать! Не спи, к перевалу подходим. Ты с Франсуа на перемычку. И
