— Коля… Колечка… — только и смог вымолвить он.
— Что с тобой, Митяй? Тебе нехорошо? — забеспокоился Коля.
Митька вцепился в него изо всех сил, еще не до конца веря, что это живой человек Коля Прохоров, а не привидение, которое сейчас возьмет и вдруг растает, испарится.
— Мне так хорошо, что и сказать нельзя, — прошептал он и вдруг попросил, — только не исчезай.
— Куда? — Коля огляделся.
— Ну, в это… в воздух… Не растаивай, пожалуйста…
Коля осторожно пощупал Митькин лоб, покачал головой.
— Ты почему не звонил? — спросил он.
— Сорок три.
— Что сорок три?
— Сорок три раза звонил.
Коля опять потрогал Митькину голову. Уже серьезно.
Пришлось все ему рассказать.
Коля слушал и хмурился.
— Значит, говорят, поздно? — спросил он зловещим голосом. — Ну, это я еще выясню, кто пацанов таким способом отшивает. А сейчас пошли!
Дальше все было нереально. Митька куда-то шел по винтовым, закрученным в узкую спираль лестницам, что-то говорил, что-то отвечал, — все, как во сне.
И только один разговор запомнился ему ярко и четко: седой сутулый человек в легком белом костюме и резиновых шлепанцах положил ему на плечо длинную загорелую руку и спросил:
— Так, значит, ты уже занимался плаваньем, не новичок. И на время, разумеется, плавал?
«Вот оно, — подумал Митька и весь съежился, — теперь и не примут, узнают, что не плавал, и не примут, попрут как миленького».
Сердце у него упало. Он поглядел в темные, удивительно молодые на морщинистом лице глаза тренера, и губы сами по себе прошептали:
— Плавал.
— За сколько же ты сотку ходишь?
Перед Митькиными глазами мгновенно встала выученная давно на зубок доска с таблицами, висевшая в вестибюле бассейна. Справа — таблица рекордов, слева написано, за какое время надо проплыть разные дистанции на первый, второй, третий разряды.
— Одна минута семнадцать секунд, — сказал Митька и тут же ужаснулся своему неслыханному нахальству — это время было лучше третьего разряда для взрослых.
Но было уже поздно, сказанного не воротишь. Тут уж или признаваться, каяться, или гнуть свое.
— Ну? Молодец! — сказал тренер. — Тогда зачислим тебя в группу разрядников.
Коля подозрительно поглядел на Митькины полыхающие огнем уши и незаметно ущипнул его за руку.
А тренер продолжал:
— Послезавтра у нас соревнования на первенство гороно. Открытие сезона. Будешь выступать.
— Он же больше месяца не тренировался, Анатолий Иваныч. И вообще… так сразу… — запротестовал Коля.
— Ничего страшного. Как проплывет — так и ладно. Если за одну семнадцать ходил, то в третий-то разряд уложится всяко, — ответил тренер, — а у меня в команде младших мальчиков человека не хватает, баранку поставят. Так что лучше уж какой ни на есть результат, чем никакого. Ты меня, братец, прямо скажем, выручил. Не забудь справку от врача.
И он пританцовывающей походкой ушел по своим важным тренерским делам.
По улице шли молча. Потом Коля сказал:
— Ну, гляди, Митька! Я за тебя поручился. Теперь хоть лопни, а слово держи. Приду за тебя болеть.
Коля вскочил на трамвай и укатил.
IV. Еще посмотрим, какой я трус!
Митька замолчал и огляделся — он даже не заметил, когда начался дождь. Все вокруг стало расплывчатым, белесым.
Таня поеживалась, видно, ей было холодно.
«Вот, заговорил человека до смерти, болтун, — подумал Митька, — может, ей все это вовсе и не интересно, может, она только из вежливости слушала, не перебивала. Конечно, из вежливости. Больно ей надо…»
— Я тоже, — тихо сказала вдруг Таня.
— Что тоже? — не понял Митька.
— Тоже обязательно-обязательно приду за тебя болеть.
Митька испугался.
— Что ты! Что ты! Не надо, очень тебя прошу, а вдруг… Не надо!
— Нет, приду, — Таня даже ногой топнула. — И ты обязательно всех победишь, вот увидишь.
— Гадалка ты, что ли, — пробормотал Митька.
— А у меня бабка колдунья, — Таня засмеялась, — и я тоже колдовать могу. Приду и наколдую тебе, вот увидишь. Сейчас пойду и узнаю у бабки специальное такое колдовство, чемпионское.
— Да, тебе-то, конечно, смешно, а мне вот… А что, если взять и не пойти, а? Точно! Заболел, скажу. А уж потом, когда потренируюсь, тогда пожалуйста. А то пришел человек, а его — раз! И сразу в котел с кипятком, сразу на это… на гороно аж? Ведь правильно я говорю? Ведь верно ведь?..
Митька вдруг до того испугался, что ему и вообще-то плаваньем заниматься расхотелось.
Вот ведь — даже дома ничего не сказал, а тут этой посторонней почти девчонке взял и все выложил. Теперь придет, увидит… Потом в школе позору не оберешься, сама же всем раззвонит.
Митька в этот момент ужасно раскаивался в своей откровенности и почти ненавидел Таню за то, что она на эту откровенность подтолкнула.
Потом он немножко опомнился.
«При чем здесь она, — подумал он. — Она меня за язык не тянула, сам все растрепал. Эх! Неужели же я трус?! Врун да еще и трус! Вот это да!»
Он даже растерялся. Поднял глаза на Таню. Она глядела ему прямо в лицо.
— Если ты сделаешь это, Митька, я тебя на всю жизнь запрезираю как последнего труса, — сказала она, — и ты сам себя презирать станешь. Ерундовая у тебя сделается жизнь, Митька.
— Ладно, — буркнул Митька, — посмотрим еще, какой я трус.
Он повернулся и почти побежал от нее куда глаза глядят.
V. На старт!
Удрать бы!
Митька встал со стартовой тумбочки, сделал несколько шагов к двери с табличкой «Душевая» (из бассейна можно выйти только через душевую), но тут же стремительно вернулся и снова сел, обняв острые коленки.
Он поглядел на трех своих соперников.
Они спокойны и уверенны.
