А на улице ему вдруг захотелось вернуться в маленькую уютную квартирку и сказать Анриетте, что он любит ее, как никого и никогда не любил.
Мела поземка, она подгоняла прохожих, спешащих домой. В снежной каше буксовали машины. С черными газогенераторнымн колонками у радиаторов, они имели допотопный, старо модный вид. Ломовые лошади с попонами на широких спинах с грохотом тащили громоздкие экипажи. Время от времени, тяжело нажимая на педали, проезжали велосипедисты.
Проходя вдоль здания, где размещались «национально-патриотические» организации и дарнановская полиция, Андре демонстративно плюнул на тротуар. Какой-то прохожий в широком голубом плаще и серой шапке-ушанке, что делало его похожим на туарега, бросил на ходу:
— А знаете, небезопасно все это.
Но в его тоне слышалось одобрение.
«Мальчик я, что ли? Надо сдерживаться. А тот случай в трамвае, когда я отказался уступить место инвалиду, который во всеуслышание распространялся о могуществе германского меча! Кондуктор, который угодливо выгибал спину перед двумя бошами и объяснял им что-то, аж зарычал от злости. — Он прибавил шагу. На душе было легко. — Как бы там ни было, а мы всегда наготове. Мое оружие на взводе. И нервничать зря не следует. Подогревать нас не приходится, мы и так готовы вскипеть».
Перед овощным магазином увидел очередь, которая растянулась метров на пятьдесят. На дверях магазина висело объявление: «Картофель».
«Какое свинство! Мокнуть три — четыре часа, мерзнуть, чтобы получить несколько килограммов гнилой картошки…»
Торопясь на встречу с Тентеном, он неожиданно встретил на улице Боннобо до крайности взволнованного Жан-Люка. Мощный и приземистый, Жан-Люк хоть и был родом из северного Мондора, но в горячности не уступил бы любому южанину. Он подчинялся Объединенным силам Сопротивления, где был ответственным за информацию и разведку.
Андре не однажды встречался с ним, чтобы договориться о сотрудничестве между их организациями. И всегда они обменивались информацией.
Они вышли на середину улицы, чтобы чужие уши случайно не услышали их разговора, а Жан-Люк сразу же набросился на него.
— Так что, Рауль, — он знал Андре под этим именем, — значит, вы переходите в наступление?
— Как это?
Жан-Люк понизил голос.
— Три боша за сорок восемь часов, и к тому же все трое — офицеры. Вы даром времени не теряете!
— Ничего не понимаю!
Жан-Люк удивленно вытаращил на него глаза.
— Выходит, это не ваши ухлопали трех офицеров?
— Лично я знаю только об одном покушении, но мы к нему совершенно непричастны.
— Ты уверен в этом?
— Абсолютно.
Они сошли с проезжей части, чтобы пропустить машину. Несколько шагов шли молча, потом Жан-Люк пояснил:
— Железнодорожники, наши друзья, нашли на сортировочной станции труп немецкого офицера. Они спрятали его на паровозе в тендере. А сегодня, где-то после обеда, дарнановский патруль нашел на бульваре Шарко в гараже недостроенного дома еще один офицерский труп, за рулем штабной машины. Пуля в затылок. Как всегда, никто в квартале ничего определенного не знает.
Он на мгновение умолк, потом встревоженно добавил:
— Много бы я дал, чтобы разобраться в этой истории. Может, одиночка? Или несколько человек, действующих на свой страх и риск?
— А возможно, и новая организация, которая решила действовать беспощадно.
— Кто его знает. Дело необычайно запутанное. Если узнаешь о чем-нибудь интересном, сообщи. Ты знаешь, как меня найти.
— Хорошо, договорились. И ты тоже.
— Само собой. Ну, будь здоров!
Они разошлись.
Тентена дома не оказалось. Андре решил обождать его и завел разговор с виночерпием, который подменял Тентена, когда тот куда-нибудь уходил.
В половине восьмого он встретился с Альбером Перришоном в «Золотом фазане» на перекрестке улицы Блатен и площади де Жод. В пять часов уже смерклось, и людей на улице почти не было. Андре зашел в кафе и увидел Перришона, одиноко сидевшего за круглым столиком, лицом к входу.
Подошел официант.
— Я слушаю вас.
— Один ром.
— У нас сегодня сухой день, — официант показал пальцем на объявление, висевшее над буфетом: «Безалкогольный день».
Андре посмотрел, что заказал себе Перришон. Кофе.
— Мне тоже, будьте любезны.
Выпив кофе, они неторопливо зашагали по площади де Жод, где одиннадцатого сентября, в день оккупации немцами южной зоны, состоялась многотысячная молчаливая манифестация вокруг конной статуи Верцингеторикса.
Андре Ведрин доложил о выполненном задании, но об Анриетте промолчал.
— У меня есть возможность наладить связь. Это парень, работающий у нас с первого дня. До сих пор он распространял листовки, согласился выполнять эту работу.
— Хорошо. Его конспиративное имя?
— Поло.
— Пароль для первой встречи?
— Ты спросишь: «У вас есть часы?» Он должен ответить: «Нет, я еще не выбрал марку».
— Где и когда я смогу с ним встретиться?
— В сквере «Нептун», это за Галери де Жод. Завтра, в половине пятого вечера.
— А как я узнаю его?
— Он будет курить трубку с головой зуава. В резиновых сапогах, в руке будет держать книжку.
— Ты предусмотрел запасную явку?
— А как же! Площадь Шампиль, в тот же день в четверть седьмого.
— Отлично. Какие-нибудь новости есть?
— Есть.
Андре Ведрин рассказал о встрече с Жан-Люком. Перришон молча выслушал его. Когда Андре закончил, он задумчиво проговорил, как бы размышляя вслух:
— Если Кола убил того офицера на станции и другого, перед комендатурой, то к покушению на бульваре Шарко, я уверен, он непричастен. Если только…
— Если только?..
— Если только он не ошалел окончательно.
— Не понимаю. Что ты имеешь в виду?
— А то, что, став подпольщиком среди подпольщиков, он поставит себя вне закона. Тогда его исчезновение должно означать не арест, как мы считаем, а то, что он решил оставить нас и встать на путь анархического, чреватого опасностями террора.
Они дошли до памятника генералу Дезе в конце площади, повернули назад и направились к памятнику Верцингеториксу. Перришон шел стремительно, заложив руки за спину. Вдруг он поднял голову и спросил:
— О чем ты думаешь, Ламбертен?
— Я считаю, что это арест. Этого упрямца я достаточно хорошо знаю. Нетерпеливый, разумеется, но
