Чьи-то руки легли на мои пальцы, прерывая песню.
— Хватит Сева. Их уже не вернешь, — тихо сказал Никитин, забирая у меня гитару.
Я услышал как тренькнули струны, когда он ее передал кому-то.
— Извините, товарищ подполковник, что-то меня… — стараясь не дышать на него сказал я сонным голосом, как веки вдруг сомкнулись, и я провалился в темноту спасительного сна.
Холмики могил, ровными рядами высились на опушке. Поправив фанерный памятник со звездой на верху где была фамилия Карпова, я сделал шаг назад и приобнял Марину.
— Я с ними даже подружиться успел. Десять дней как знакомы, а тут… — тихо сказал я, не договорив.
Даже памяти не осталось, мы как-то хотели сделать общий снимок, но руки так не дошли. Сейчас я об этом очень жалел.
— Давай провожу тебя, мне к моему «ястребку» надо, так что нам по пути, — сказал я Марине. Шли мы не оборачиваясь, я хотел запомнить их живыми, а не свежей осыпавшейся землей.
Труд хорошо лечит от тяжелых мыслей, а очень тяжелый труд, вообще выбивает их из головы. Это хорошо знал не только я, но и мои командиры, потому-то они и загрузили меня работой так, что я только крякнул, выслушав приказ утром следующего дня. За день я успел смотаться к соседям, обговорив с ними совместный вылет, назначенный на вечернее время. Цель была железнодорожной станцией с сильным зенитным прикрытием, так что соседи должны были подавить зенитки, чтобы полк Никитина мог спокойно работать. После был занят проработкой вылета, с поминутным планом вылета. На краткий миг после столовой я забежал к Семенычу.
ЛаГГ был уже наполовину собран — сейчас механики возились с правым крылом состыковывая его. Снятый мотор, масляно сверкая цилиндрами лежал на самодельном верстаке. Поболтав с ними, я снова направился в штаб, нужно было помочь Смолину, но меня перехватили.
— Садись, — кивнув на стол, сказал Никифоров, как только я спустился в землянку.
Посмотрев на стопку бумаг и вскрытый пакет, с надписью «Совершенно секретно», лежавшие на столе, я почесал шею и присел на стул, вопросительно посмотрев на особиста.
— На, читай, — сказал он, толкнув в моем направлении несколько листов из стопки.
Подойдя к оконному проему полуземлянки он достал пачку «Казбека» и выбив папиросу, стал слегка мять ее в руках, изредка бросая на меня взгляды. Через некоторое время он закурил, и выпустив дым наружу, спросил:
— Ну и что ты думаешь?
К этому времени я успел быстро пробежаться по тексту, читая присланные показания Гейдриха, и сейчас просто просматривал заинтересовавшие меня моменты.
— Так это все из-за меня? То, что парни погибли?
— Не о том думаешь. Прочти еще раз, более внимательно, — снова выпустив наружу папиросный дым, сказал Никифоров.
— Подождите… Вот этот момент в допросе… Меня объявили врагом Германии? Странно, вы не находите? Мы и так враги.
— Это скорее политический аспект. Ты стал первым личным врагом Германии, — потушив бычок о свежее ошкуренное бревно стены, и бросив его в ведро в углу, Никифоров вернулся за стол. Потянувшись, отчего стул скрипнул, положил руки на стол, и чуть наклонившись вперед, он сказал:
— Ты понял, почему он охотился на тебя?
— Понять не трудно. Я уже на слуху, особенно среди населения СССР и шишек Германии, так что если бы он меня сбил, то это была бы мощная политическая платформа для дальнейшего роста по карьерной лестнице.
Сказав это, я осекся. Для простого мальчишки эмигранта, произнесенные слова были просто запредельными. Очнулся я от дроби пальцев. Пальцы правой руки Никифорова двигались как будто он играл на баяне. Посмотрев на его лицо я увидел что он чему-то доволен. Почти мгновенно, как только я на него посмотрел, его лицо снова стало бесстрастным.
На несколько секунд в комнате снова повисло молчание. Никифоров думал о чем-то своем, а я снова вдумчиво читал легкий опрос Гейдриха.
Он особо и не молчал. После того как его осмотрели врачи, и разрешили посещение, к нему немедленно направились следователи.
Группенфюрер, был зол на «несчастный случай» из-за которого он оказался в руках у русских, но при этом вел себя как будто находиться не в плену, а у своих подчиненных.
После нескольких мягких попыток разговорить его, следователям было запрещено вести допрос в жестком режиме, они смогли таки добиться своего.
Оказывается, меня расшифровали немецкие «слухачи». Быстрый обмен сообщений, выясняет что в районе ложного прорыва их войск летает неизвестно чей «мессершмит», который не отзывается на сигналы по радиосвязи, при этом передача данных на русском продолжалась. Один из «слухачей» опознал мой голос, в результате к вылету стала готовиться группа перехвата из восьми «мессеров».
А в это время Гейдрих с парой опытных экспертов был в ознакомительном полете, попутно тренируясь на всякой мелочи. Он перевелся с Украины, сразу же как только поступило сообщение о налете на их аэродром, и то что я в этом участвовал. Мостик был замечен еще по пути в ближний тыл русских, а теперь Гейдрих подкрадывается к нему на малой высоте и, разогнавшись до максимальной скорости, выполняет перед атакой небольшую горку и начинает атаку с пологого пикирования. Именно в этот момент его замечаю я. Пара прикрытия, которая тоже прозевала мой приход, бросается в атаку прекрасно понимая что с ними будет на аэродроме, когда они вернуться без своего подопечного. Думаю, тем что я сбил их, я оказал им не малую услугу.
На аэродром была отправлена группа бомбардировщиков с сильным истребительным прикрытием, а к месту боя направилась восьмерка асов. Гедрих знал об этом, получил сообщение по радио от командира эскадры, но не поберегся, и что случилось, то случилось.
— Прочитал?
— Да. Судя по всему, асы не успели. Хотя я видел как в стороне крутились какие-то самолеты, но кто это был не знал. Теперь все понятно, — кивнул я, возвращая тщательно изученные тексты.
Никифоров убрал их в папку, и задумчиво посмотрев на меня, спросил:
— Помнишь ты спрашивал про бойцов, что вытащил из плена?
— Вышли? — спросил я с надеждой.
— Вышли. Вчера еще, на рассвете, через немецкие опорные пункты прорвались с остатками одной из дивизий. Мало того они еще и технику вывели целой.
— Все вышли? — спросил я.
