Ламандэн объединил мнения:
— Великое достоинство этого произведения, — сказал он, — в том, что оно поносит Амбер и Иссуар. Все мы совершили дурацкую ошибку, прославляя эти захолустья, тогда как клялись втоптать их в грязь.
— Я ни в чем не клялся.
— Нет! Это подразумевалось.
— Извините, извините! — заявил Лесюер. — Я боюсь, что вы недооценили «Жалобу жандарма», вступление к песне третьей части второй «Единого Творения». Этот текст очень суров по отношению к названным местностям.
— Ты нам хочешь втереть очки.
— Проще тебе поверить, чем разобраться в этом.
Бенэн волновался. Он старался снова овладеть собранием и ждал мгновения, чтобы наложить на него руку. Дабы рассеять шум, он махал рукой, как человек, разгоняющий дым.
Он заговорил:
— Слова Ламандэна запали мне в душу. Его мнение ценно. Из этого задоподобного лица исходит, что естественно, только основательно переваренное.
— Благодарю покорно!
— Из всех вас только я уничижил Амбер и Иссуар. Я исполнил ваше общее обещание. Но такое проявление недейственно. Буриме? Безвредное оружие. Я бы хотел, чтобы они были напитаны смертоносным ядом.
Он задумался.
— Я не смею надеяться на то, что мои стихи будут напечатаны в провинциальном издании «Правительственного Вестника». А между тем я уверен, что это единственная парижская газета, получаемая в обеих наших деревнях. Что же касается местных листков, «Амберского Республиканца» и «Иссуарского Маяка», то я склонен думать, что они не печатают стихов, а если и печатают, то этих они не примут, потому что они без рифм и заведующий Амберским училищем называет их декадентскими.
— Так значит?
— Так значит, буриме или, словом, то, что мы сочинили, были утверждением в абсолюте, вне пространства и времени. Этим надлежит гордиться; но люди с живыми страстями пожелали бы мщения не столь исключительно номинального.
— Предложи!
— Придумаем!
— Можно было бы, — сказал Брудье, — поместить в парижских газетах заметку о том, что в Амбере обнаружено семнадцать случаев азиатской холеры, а в Иссуаре тринадцать случаев бубонной чумы.
— Недурно.
— В заметке сообщалось бы, в виде постскриптума, об эпидемии гранулезного конъюнктивита в близлежащих местностях и об эпизотии сапа, передающегося человеку.
— Понятно.
— Можно было бы, — сказал Юшон, — дать вымышленную, но правдоподобную статистику женской неверности во Франции за десять последних лет и показать, при помощи таблиц, кривых и диаграмм, что округами, где на тысячу жителей и на квадратный километр приходится наибольшее число обманутых мужей, являются Иссуар и Амбер.
— Да, в крайнем случае.
— Можно было бы, — сказал Лесюер, — попросить Жана Экара прочесть ряд лекций в обоих этих городах.
— Да, и это.
— Ничто тебя не соблазняет?
— Мы слушаем твои проекты.
— Вам угодно знать мое мнение? — сказал Бенэн. — Прежде всего я нахожу, что в подобных делах недопустима импровизация. Необходимо пораздумать, порасследовать. Затем, я отказываюсь предпринять что бы то ни было без предварительного совещания с сомнамбулом.
— Ты шутишь?
— С сомнамбулом? Вот тоже!
— Господа, теоретически я не верю во всеведение сомнамбулов. Тем не менее, я не предпринимаю ничего важного, не посоветовавшись с ними.
— Это логично.
— Господа, по природе своей я человек колеблющийся и нерешительный. Малейший из предстоящих мне поступков я взвешиваю на все более и более чувствительных весах. И самых чувствительных мне все еще мало. Особенно по утрам, просыпаясь, я теряюсь в боязливых предположениях, в обескураживающих расчетах. Вечером, часам к одиннадцати-двенадцати, у меня являются более широкие взгляды, более мужественная воля, отрешенность от жизни, переходящая в презрение к опасностям. К несчастию, решения я принимаю только по утрам; это у меня принцип. Таким образом, я бы, чего доброго, никогда не принимал никаких решений, не будь сомнамбулов. Я отправляюсь к ним в берлогу. Я их вопрошаю. Ответы, по большей части, я получаю смутные и неясные; но я наступаю на оракула, тесню его, зажимаю в тиски альтернативы; да или нет? Он высказывается определенно. Я испытываю облегчение. Если ответ гласит «нет», я забываю свое намерение и смотрю, как проезжают извозчики. Если ответ гласит «да», я устремляюсь. Я посылаю к черту возражения и страхи. Я считаю успех как бы обеспеченным, цель как бы достигнутой. Остается только наметить подробности исполнения. Этой сверхъестественной, призрачной уверенности я обязан многими успехами.
— Да мы-то не колеблемся. Мы решили отомстить. Нам не хватает только способа.
— Согласен. Если бы ты меня не перебил, я бы успел сказать, что сомнамбулов я разделяю на две категории. К сомнамбулам первой категории — без них обойтись невозможно — я обращаюсь с просьбой продиктовать мне решение. Но когда решение принято, то бывает, что мой ум, обыкновенно такой изобретательный, вдруг перед ним останавливается, как теленок перед парой коньков. Он не знает, что с ним делать. Все дороги ведут в Рим. Но без дороги туда не попадешь. Возьмем пример из повседневной жизни. Ты решил украсть два миллиона золотом из подвалов Французского Банка. Хорошо. Но как?
У сомнамбул-женщин я спрашиваю: да или нет. От сомнамбулов-мужчин я жду, чтобы они мне внушили способ, технику, прием. Это-то нам и нужно. Бежим к мужчине.
Приятели безмолствовали.
— Я буду правдив. Изречения этих личностей, как им и подобает, — изречения сивиллические. Они вам не преподносят мысль в вылущенном виде. Но их вещания будят мое воображение. Я комментирую, я коверкаю добытый от них кусочек фразы с усидчивой и плодотворной изобретательностью Йенского профессора. И нахожу… всегда что-нибудь нахожу.
— Я, — сказал Юшон, — добиваюсь того же результата с меньшим трудом.
— Я превратился в слух.
— Мне довольно булавки и «Маленького Ларусса». Я беру «Маленького Ларусса» в левую руку, булавку в правую. Закрываю глаза и вонзаю булавку в толщу словаря. Потом раскрываю глаза и книгу на странице, указанной булавкой. Читаю первое слово налево. Иногда — о счастье! — оказывается красная страница. Встает изречение, красноречивое, ясное: «Beati pauperes spiritu», или «Delenda Carthago», или «Nunc est bibendum», или «Rule Britannia», или «Anch’io son pittore».
Когда судьба не так благосклонна, я довольствуюсь словом вроде «контр-эскарп», «неискоренимый» или собственные именем, вроде «Навуходоносор». «Контр-эскарп»? Хм! Хм! Значит, дело не обойдете без трудностей. Потребуется атака, приступ. Будем готовы!
«Неискоренимый»? Теперь я знаю. Нечего и пробовать. Верная неудача. А «Навуходоносор», колосс на глиняных ногах, то это ясно само собой, пояснять не требуется.
— Лично мне, — сказал Бенэн, — пророчества «Маленького Ларусса» кажутся недостаточно обаятельными. Но я согласен начать с них. А затем мы слетаем к моему сомнамбулу. Хозяин!
— Хозяин!
— Что прикажете?
— Есть у вас «Маленький Ларусс»?
