— Слабо!
— Очень слабо!
— Дорогой Юшон, в тебе нет ничего женственного. Томная прелесть тебе не к лицу.
— Дорогой Бенэн, я готов покориться твоей прелести.
— Бенэн! Мы тебя слушаем.
— Нет, сначала Брудье!
Брудье встал и прочел:
— Вот это лучше.
— В этом есть чувство.
— Музыка.
— Чистота.
— Да, чистота.
— Словно вздох Жана Расина.
— И потом рифмы лучше.
— Какая наглость! Рифмы лучше!
— Я протестую, — воскликнул Ламандэн, — против этого дряблого классицизма. Послушайте лучше заключительные строки моего стихотворения «Одержимые подпрефектуры»:
— Да, в этом есть порыв. Но какое варварство!
— Слишком много красноречия!
— Грубость, от которой хочется зажать нос. Лопать камамбер! Так не выражаются! И потом, говорить о камамбере в поэзии!
— Сам ты хорош! А ты о нем не говорил?
— Нет… или, если это слово подвернулось мне под перо…
— Самодвижущийся камамбер…
— То песнь его преобразила.
— Вы не даете Омеру начать свое повествование.
— Омер! Омер!
Омер возвысил меланхолический, американский голос:
— Отрывок из «Святой Урсулы Иссуарской»:
— Хм!
— Н-да!
— Следующий!
Лесюер встал; пудель, усевшийся на воротничок, начал так:
— Вступление к песне третьей части второй «Единого Творения», озаглавленное «Жалоба жандарма»:
— Браво!
— Ах!
— Это то, что надо!
— Какая точность!
— И какая изощренная трактовка реального!
— Ну, как не пожалеть твоего жандарма?
— Какой этот пудель умный! Не хватает только, чтобы он говорил!
— Тебе, Бенэн, я бы советовал молчать.
— А я ему советую говорить. Его очередь.
Бенэн объявил:
— «Четвертая Молитва Департаменту Пюи-де-Дом»:
— Ты это называешь буриме?
— Господа, ваши рифмы налицо! Я не исказил ни одной; надо только их найти.
— Мошенник!
— У!
— Я вас презираю!
Некоторые нашли, что Бенэн грешит клерикализмом. Другие, не касаясь содержания, хвалили форму четверостишия.