— Ничего, ровным счетом ничего, только посмотреть на этот скалистый остров, — ответил я.
Вот мы к нему и пристали. Там было мало любопытного, но и до сих пор я не могу отделаться от предчувствия, что этот остров Святой Елены непременно чем-нибудь прославится. Чем именно — этого я не знаю, но мне кажется, что более молодые из вас еще доживут до этого.
А тогда для нас важно было то, что у этого острова мы встретили английский корабль, капитан которого оказался близким приятелем нашего капитана. Разумеется, друзья провели несколько часов, беседуя в каюте. После этого мой родственник сообщил мне, что должен переменить курс, так как он взялся доставить важные депеши командиру английской морской станции на Вест-Индских островах.
Этот маленький крюк был мне очень приятен, потому что благодаря ему я познакомился с теплым Гольфстримом и мог воочию убедиться, что все, услышанное ранее мной об этом замечательном Гольфстриме, — чистая правда. Погода стояла, правда, необыкновенно теплая, но в солнечные дни вода была до того горяча, что можно было попросту опустить в нее предназначенные для варки мясо или яйца, чтобы их можно было немедленно употреблять в пищу.
Всего более меня поражали громадные стаи всевозможных морских рыб, весело плававших и резвившихся около корабля, а когда их удавалось поймать на удочку или сетью, то на воздухе они тотчас же оказывались совершенно сваренными, так что их можно было тут же есть, и вкус они имели отменный. Вопрос, как это возможно, чтобы совершенно сваренные рыбы могли резвиться в кипящей морской воде, долго занимал нас, пока мы не нашли подходящего объяснения: это стало возможным лишь потому, что вода нагревалась постепенно, и рыба мало-помалу привыкала к более высокой температуре. Когда она попадала из воды на сравнительно прохладный воздух, жар, разумеется, бросался внутрь и в ту же секунду убивал ее.
В этом явлении не было, следовательно, ровно ничего удивительного…
Мы испытали крайне замечательное приключение, когда повернули от острова Ньюфаундленд на восток, к Европе, и на следующий же день наш корабль со страшной силой наскочил на нечто, показавшееся всем нам скалой. Однако на морских картах в этой местности не значилось никакой скалы, а брошенный лот на глубину пятисот саженей не достигал еще дна. Нам казалось совершенно необъяснимым, что мы не только потеряли руль, но и бушприт переломился посередине, и все наши мачты треснули сверху донизу.
Бедный парень, который как раз в это время брал рифы на главном парусе, отлетел по крайней мере на три мили от корабля, прежде чем упал в воду. Однако он спасся благодаря счастливому случаю: он успел ухватиться за хвост летевшей мимо казарки, благодаря чему ему удалось не только ослабить толчок при падении в воду, но он еще смог, устроившись на птице между шеей и крыльями, до тех пор плыть за кораблем, пока мы не подняли его на палубу.
Другим доказательством страшной силы удара было то обстоятельство, что всех людей, находившихся между палубами, подбросило вверх так, что они стукнулись о потолок. Моя собственная голова оказалась при этом совершенно вдавленной в живот, и прошло несколько месяцев, прежде чем она получила свое естественное положение.
Мы еще не оправились от смятения и неописуемого изумления, когда все сразу объяснилось появлением большого кита, который задремал на поверхности воды, греясь под солнечными лучами. Он казался крайне разгневанным тем, что наш корабль разбудил его, и, разбив ударами хвоста нашу кормовую галерею и захватив зубами большой якорь, лежавший по обыкновению со свернутым канатом на носу корабля, тринадцать часов тащил наш корабль, сделав таким образом по крайней мере миль сто. Мы приближались уже к американскому материку, когда якорный канат, к нашему счастью, лопнул, но благодаря полученному разгону корабль быстро домчался до самого устья реки Святого Лаврентия…
Здесь мы исправили полученные повреждения и когда, спустя некоторое время, приплыли на то место, где произошло столкновение, то увидели поблизости на воде труп того самого кита. Длина его достигала, без всяких выдумок, по крайней мере полмили! Так как мы могли взять к себе на борт лишь небольшую часть этого огромного животного, то мы с большим трудом отрезали ему голову и, к нашей великой радости, нашли в ней не только наш якорь, но и более сорока саженей каната, которые торчали с левой стороны пасти из дупла в зубе. Больше во время этого плавания уже не произошло ничего достопримечательного…
А в Средиземном море однажды мне пришлось даже рисковать жизнью. В один приятный летний вечер я купался близ Марселя в очень приятной теплой морской воде, как вдруг на меня бросилась с величайшей быстротой большая рыба с раскрытой пастью.
Само собой разумеется, скрыться от нее было совершенно невозможно, потому что рыбы плавают гораздо лучше нас; поэтому я сжался как мог, втянул в себя ноги и плотно прижал к телу руки, чтобы проскользнуть невредимым через колючие ряды зубов рыбы в ее желудок. Я счастливо добрался в его полость, где все-таки оказалось чересчур тесновато и слишком темно, хоть глаз выколи, но по крайней мере было достаточно тепло.
Так как я, очевидно, причинял моей хозяйке немалую тяжесть в желудке и другие неприятные ощущения, то она всячески старалась избавиться от меня. Но чем больше она давилась и корчилась, тем неприятнее становился я для нее своими движениями. Когда же я убедился, что мои прыжки и скачки для нее положительно невыносимы, я начал отплясывать шотландский вальс, хотя на душе у меня было вовсе не до танцев. Рыбе это так пришлось не по вкусу, что она даже страшно крикнула и наполовину высунулась из воды. Это привлекло внимание экипажа итальянского коммерческого судна, проходившего мимо как раз в это время, и спустя несколько минут мою рыбу убили гарпунами. Я понял это по ее предсмертным судорогам. Вскоре ее вытащили на палубу, и я слышал, как матросы совещались друг с другом, каким образом надо разделать рыбу, чтобы получить возможно больше жира.
Так как я прекрасно понимал по-итальянски, то этот разговор нагнал на меня немало страху, как бы большие ножи, свежуя рыбу, не поранили случайно и меня. Я замер в своей темнице и стал ждать как можно спокойнее, но с сильно бьющимся сердцем, откуда матросы начнут свою операцию. К большому моему облегчению, они начали с того, что вскрыли брюхо, и едва я увидел первый проблеск света, как принялся петь самым мелодическим образом: «O pescator del onda! Fidelin!»
Дальше я не стал испытывать судьбу, потому что мое пение вызвало страшный переполох на палубе. Тут я разорвал стенки своей тюрьмы, и крики матросов перешли в громкие возгласы радости, когда они увидели вылезающего из рыбы человека. Пока мне подавали разную закуску, я рассказал моим спасителям все, что случилось, поблагодарил их за помощь и поспешил броситься в воду, чтобы добраться до оставленной на берегу одежды. К моей великой радости, я нашел все в том же виде, как и оставил, и по своим карманным часам увидел, что просидел в желудке бестии-рыбы около трех часов — слишком долго, господа, если учитывать то, что я находился там в совершенно нечеловеческих условиях.
Девятый вечер
— Любезные друзья и товарищи! В связи с моими морскими приключениями, о которых я рассказал вам в последний раз, я хотел бы сегодня объяснить вам, как я из Италии попал в Вену и оттуда был командирован с дипломатическими поручениями в Константинополь, к султану. Однако я поведаю вам эту историю в другой раз со всеми подробностями. Слишком много еще живет свидетелей той эпохи, и потому было бы нескромно сейчас вспоминать это дело. На сегодня вы должны удовольствоваться тем, что я был снабжен секретными депешами и уполномочен вступить с султаном в переговоры, поэтому я покинул Вену и с пышностью прибыл в Константинополь. Я был представлен султану римским, императорско-русским и французским послами и передал драгоману (переводчику) мои верительные грамоты для вручения их
