Теперь вода с потолка не капает, вода лежит на крыше снегом.
Этот тазик всегда выносила Ася, тихонько пыхтя, сдувая русые волосы, падавшие на глаза. Они даже не помогали ей! Так были заняты великими делами: ловили банковский бро-немобиль, планировали налёты на памятники… Ах, если бы вернулась Ася, никто в жизни не дал бы ей поднимать тяжёлые тазики!
Так всегда бывает. Когда человека теряешь, коришь себя, что вовремя не заботился.
Ванька вспомнил удивительные Асины глаза: она редко поднимала их, чтобы взглянуть прямо — и сразу заливало душу мягким, спокойным светом.
Немножко заныло под сердцем: а как же… если он будет счастлив с дочкой президента, уже нельзя будет дружить с Асей так просто, как раньше.
«Что поделаешь, — сказал себе Царицын. — Мы не созданы друг для друга… Моё будущее — сплошная война. Девочка из сиротского дома не годится мне в спутницы. Дочь президента — вот это действительно сюжет. Тут моё будущее, чувствую кожей…»
Позвонил Вася Жуков. Атаман велосипедистов, сопя в трубку, докладывал: «Результатов пока никаких. Начали прочёсывать переулки Солянки».
— Искать, мужики, ещё искать! — ревел в трубку Царицын. — Девочка не могла бы далеко утопать в бальных туфельках…
Отшвырнул трубку, скрестил руки на груди. Запрокинул голову, произнёс с досадой:
— Это уму непостижимо, Громыч! Как можно сбежать из Кремля с охраняемого мероприятия? Ведь нужно иметь своего рода талант неудачника. Понятно, почему в прошлом году именно Ася угодила в Мерлине в самую тяжёлую ситуацию, прямо на жертвенный стол… Это человек такой. Притягивает к себе проблемы.
— Если б разгадать, что с ней случилось… — простонал Петруша. — Возможно, украли. А может быть, и сама убежала — если, к примеру, кто-то обидел. Что если кто-то из ребят подошёл и, например, неудачно пошутил по поводу её платья или причёски. Девчонки страшно обижаются на такие шутки…
— Очень реально, брат Петруччо. В этом случае она могла вылететь из зала в слезах и довольно долго бежать наугад, не разбирая пути, — согласился Царицын и тут же сощурился: — Впрочем, я танцевал с ней первые два круга мазурки… Она была весела, хихикала и радовалась жизни. Потом — не знаю. Может быть, её оскорбил кто-то из нахимовцев? Ты видел, с кем она танцевала после меня? Петруша удивлённо взглянул на него:
— Постой, Ванюша… ведь ты собирался танцевать с Асенькой весь вечер. Ещё наручники хотел захватить.
— Ну да, собирался! — с жаром откликнулся Ваня. — Да зедь я говорил тебе, что встретил на балу дочку самого президента! Чем ты слушаешь, Громыч? Пойми наконец, у меня жизни кое-что важное происходит: я влюблён! И, разумеется, остаток вечера я не мог танцевать с Асей.
— Ну, а… кто тогда с ней танцевал?
— Не знаю. — Ваня пожал плечами. — Она и сама могла пригласить кого-то из ребят. Ничего в этом стыдного нет. Кстати, она не стеснялась — и ко мне подходила, я помню, приглашала на танец. Но я тогда уже не мог, у меня была танцевальная дуэль с Рябиновским. Этот клоун пытался перехватить Васильку!
Кадет Тихогромов смотрел на Ваню с ужасом.
— Ася приглашала тебя на танец? И неужели ты… Ваня почесал нос. Потом затылок.
— Ты думаешь?.. — Царицын медленно опустился на старый диван.
— Уф-ф… а ведь похоже на правду, брат Громыч… Выходит, она обиделась… на меня?
— Обиделась — не то слово, брат. Я думаю, у неё просто сердце изболелось. И в голове все мысли перепутались. У девочек с этим строго, Ванюш.
— Ох, мамочки-и-и… — простонал Иван, сжимая ладонями виски. — Как тяжело с девчонками-и-и…
— Они хрупкие, — вздохнул толстый Громыч. — Они только хвастаются, что независимые. Одно неверное движение — и всё, косички вянут, бантики облетают. Живой труп.
— Не говори так, пожалуйста! — проскрипел Иван Царицын. — Надеюсь, у неё не хватило дури броситься в Москву-реку?!
— Навряд ли, — подумав, сказал Петруша. — Насколько знаю, девочки не любят холодную воду.
Иван Царицын с размаху влепил себе кулаком в наморщенный лоб.
— Ты пойми, Петруха, я голову потерял от счастья, когда представил себе, какая будет польза для нашего тайного дела, для кружка выжигателей! Да мы у самого президента поддержку получим! На всю страну развернёмся! Такой шанс… Вот я от радости и забыл обо всём на свете! Про Асю, про всё вокруг… Сам понимаешь, брат: тут любовь!
— Какая же это любовь? — неожиданно произнёс Петруша. — Как раз наоборот.
— Что? — Царицын выпучил глаза. Он впервые слышал, чтобы Петруша возражал ему так уверенно и дерзко. Меж тем, оборзевший Тихогромов невозмутимо продолжал:
— Любовь — это когда ты живёшь ради любимой. А у тебя навыворот выходит. Ты хочешь дружить с девочкой ради самого себя. Ну? Ведь правда?
— Почему «ради себя»? — Ваня даже растерялся. — Ты что вообще говоришь? Да разве я о себе думаю?! Я о нас думаю, о нашем деле!
— Да понимаю… Ты эту девочку хочешь… ну вроде как использовать. А значит, никакая это не любовь.
Царицын сглотнул, в носу защипало.
— Больно слышать, Пётр. Ладно, скажу тебе прямо. Мне нужен президент, до смерти нужен. Я должен рассказать ему про отца. Отец за Россию пострадал, вот пусть теперь Россия ему поможет. Я попрошу у президента денег на операцию.
Голос Ивана задрожал.
— Я хочу, чтобы папа жил, — глухо сказал он. — Любой ценой добьюсь.
Петруша ответил не сразу.
Помолчал, склонив набок крупную голову. И всё-таки сказал:
— Вань, отец — это дело святое. И всё же надо как-то по-другому решать. Нельзя девочку обманывать. Если не любишь — не притворяйся. Даже ради отца.
Когда Тихогромов начал говорить, Иван сжал кулаки. Гневом обожгло душу: «Сейчас вот… не знаю, что сделаю! Да кто он такой, чтобы меня поучать?»
Но Громыч говорил с болью. Ваня чувствовал, друг переживает за него. А Громыч — друг верный. Сколько раз на волоске от смерти были, а Петруша ни разу за его спину не спрятался. И теперь Ваня видел, чувствовал, очень он за Царицына переживает.
И Ваня разжал кулаки. Не бросился. Ничего не ответил. А что ответишь? Возразить-то нечего.
— Лично мне такая хитрость не по душе, — пробормотал Петруша. Девочку жалко. Она ведь не догадывается, что никакой любви в помине нет…
Затренькал телефон. Снова звонил Жуков, докладывал, что район Ильинки прочесали, но девочку не нашли. «Не волнуйся, Царевич, — бодро стуча зубами, докладывал атаман велоказаков, — с Божьей помощью отыщется. Вы там помолитесь с ребятами, а мы тут педалями ещё мальца покрутим…»
Ваня отыскал на стене глазами маленькую иконку Казанской Матери Божией. Вспомнил Геронду. Нельзя сказать, что Ваня вообще не вспоминал Геронду. Разве можно забыть всё, что пережили ребята по дороге в школу волшебников и в самой школе, в ненавистном замке?
Это было особое время и чем дальше уходило оно в историю, тем больше казалось Ивану, что всё это было не с ним, а с героем читанной им книги. Да, интересно! Ух, захватывающе! Но в жизни так не бывает. Геронда… Иван хорошо помнит его спокойный, мудрый и пронзительный взгляд. Так умел смотреть только Геронда. Не слукавишь, не забалуешь. А ещё Ваня помнит пережитое им при встрече с Герондой чувство родственности. Геронда свой, родной. Он хочет Ване добра.
Сколько раз в замке Иван чувствовал, что в самые опасные минуты Геронда незримо приходил ему на помощь. Тогда он верил. Теперь — всё чаще — просто удивлялся и недоумевал.
Ребята попросили: помолись, чтобы нашлась Ася.
Он давно не молился, даже растерялся: как это… Он и молитвы-то все успел забыть. И опять вспомнил, нет, нутром почувствовал: на него смотрит Геронда. Строго. Очень строго.
