— Мне очень жаль, — сказала Франсина.
— Почему? Вы не знаете моей тетки, а меня узнали только со вчерашнего дня. Почему вам жаль?
Франсина молчала. Не сознавая этого, она начала чувствовать влияние, которое Эмили производила на более слабые натуры, когда они приходили в соприкосновение с нею. Подождав напрасно ответа, Эмили отвернулась, разговор прошлой ночи с мисс Джетро вспомнился ей.
Действуя скорее по инстинкту, чем по рассудку, она сохранила этот замечательный эпизод ее школьной жизни втайне от всех. Другие не приметили ничего. Мисс Лед очень осторожно упомянула об уходе преподавательницы:
— Обстоятельства частного характера принудили мисс Джетро оставить мою школу. После каникул на ее месте будет другая учительница.
Расспросы не привели ни к каким результатам. Вещи мисс Джетро были отосланы на станцию лондонской железной дороги, а сама мисс Джетро ушла из школы пешком. Эмили интересовалась выбывшей учительницей не из одного любопытства; она искренно желала вновь увидеть таинственного друга ее отца. Ей пришла в голову одна мысль. Может быть, ее тетка знает мисс Джетро.
— Что делают девицы в классной? — спросила Франсина, чтобы возобновить разговор.
Лицо Эмили приняло выражение удивления.
— Почему вы не помогаете подругам? — продолжала Франсина. — У вас самая умная голова!
Эмили отвечала снисходительно:
— Мне нечего там делать.
— Нечего делать? Разве вам не надо получать наград?
— Я получила все награды — давным-давно.
— Но ведь там читают. Наверное, вы прочтете что-нибудь?
Эти невинные слова имели совершенно неожиданный результат. Лицо Эмили покраснело от гнева, как только они были произнесены.
В мужчине чувство оскорбления иногда подчиняется молчанию; в женщине — никогда. Вдруг вспомнив свои прошлые обиды, Эмили, с удивительной непоследовательностью, обратилась к сочувствию Франсины:
— Поверите ли вы? Мне запретили читать — мне, первой ученице в школе! О, не сегодня. Это случилось месяц тому назад — когда мы все совещались. Мисс Лед спросила меня, выбрала ли я что-нибудь. Я сказала: «Я не только выбрала, а выучила наизусть». — «А что же это?» — «Сцена с кинжалом в „Макбете“». Поднялся вой — я не могу дать этому другого названия — вой негодования. Монолог мужчины, да к тому же еще убийцы, прочитанный воспитанницей мисс Лед при родителях и опекунах! Вот каким тоном заговорили они со мной. Я осталась тверда как скала. Сцену с кинжалом — или ничего. Результатом было — ничего! Оскорбление Шекспиру и оскорбление мне. Я оскорбилась этим — и теперь еще оскорблена. Я была готова на все жертвы в интересах драмы. Если бы мисс Лед поняла меня, понимаете ли вы, что я сделала бы? Я сыграла бы Макбета. Выслушайте меня и судите сами. Я начинаю со страшным, рассеянным взглядом, и глухим стоном в голосе: «Кинжал ли я вижу перед собой?..»
Сказав эти слова, Эмили вздрогнула, лицо ее вспыхнуло, а глаза гневно сверкнули.
— Извините меня, я не могу положиться на мою память. Мне надо взять пьесу.
С этим резким извинением она пошла по направлению к дому. С некоторым удивлением Франсина обернулась и увидела учителя Албана Морриса.
Не восхищался ли и он сценой с кинжалом? Не желал ли скромно послушать, не приближаясь к ним слишком близко?
После того, как художник поспешно удалился, на лужайке появилась кроткая Сесилия, прехорошенькая, в широкой соломенной шляпке и белом платье с букетом на груди.
— В классной так жарко, — сказала она улыбаясь и обмахиваясь веером, — а некоторые девушки, бедняжки, такие сердитые на репетиции, что я убежала. Надеюсь, вам приносили завтрак, мисс де Сор. Что вы делали здесь одна?
— Я сделала интересное открытие, — ответила Франсина.
— Интересное открытие в нашем саду?
— Учитель рисования влюблен в Эмили. Может быть, она им не интересуется, а может быть, я была препятствием к назначенному свиданию между ними.
Сесилия наелась за завтраком досыта своего любимого кушанья — яиц с маслом. Она находилась в таком хорошем расположении духа, что была готова кокетничать с кем угодно.
— Нам не позволяют говорить о любви в этой школе, — сказала она и закрыла лицо веером. — Кроме того, если мисс Лед догадается, бедный мистер Моррис может лишиться своего места.
— Но разве это справедливо? — спросила Франсина.
— Эмили никому из нас не говорила об этом ни слова, и мистер Моррис секретничает. Время от времени мы видим, как он поглядывает на нее, и делаем выводы, — сообщила Сесилия.
— Вы встретили Эмили, когда шли сюда?
— Да, она прошла, не заговорив со мной.
— Может быть, она думала о мистере Моррисе?
Сесилия пожала плечиками.
— Возможно, она думала о новой жизни, предстоящей ей, и боюсь, сожалела о том, что вверила мне свои надежды и желания. Говорила она вам вчера, что ей предстоит, когда она выйдет из школы?
— Она сказала мне, что вы помогли ей. Наверное, я узнала бы больше, если бы не заснула. Что будет она делать?
— Жить в скучном доме, далеко на Севере, — ответила Сесилия, — и только со старыми людьми. Она должна писать и переводить для одного большого ученого, который изучает таинственные надписи — кажется, их называют иероглифами, — найденные в развалинах центральной Америки. Право, это невесело, Франсина! Эмили упрашивала меня помочь ей честным образом содержать себя. Что могла я сделать? Я могла только написать своему отцу. Он — член парламента. Все, кому нужно место, думают, что он обязан найти его для них. Случилось так, что старый друг отца — сэр Джервис Редвуд — искал секретаря. Держась мнения, что женщин следует допускать к мужским занятиям, сэр Джервис готов был взять к себе на пробу, «существо женского пола». Не ужасно ли так говорить о нас? Папа отвечал ему, что он не знает никакой дамы, которую мог бы рекомендовать ему. Получив мое письмо, в котором я ему говорила об Эмили, он написал опять. В это время к сэру Джервису обращались две просительницы. Они обе были старухи, и он не согласился взять их.
— Потому что они стары, — коварно заметили Франсина.
— Мы послушаем, как он сам объясняет причину, милая моя. Папа послал мне выписку из его письма. Оно рассердило меня, и может быть, по этой причине я могу повторить вам слово в слово: «Нас в этом доме четыре старых человека и нам не нужен пятый. Пусть у нас будет молодая девушка, которая будет нас развлекать. Если приятельнице вашей дочери понравятся условия, если она ни в кого не влюблена, я приглашу ее, когда школа закроется летом». Грубо и эгоистично — не так ли? Однако Эмили не согласилась со мною, когда я ей показала выписку. Она приняла это место к большому удивлению и сожалению ее тетки. Теперь, когда настало время — хотя Эмили в этом не сознается, — я думаю, что она, бедняжка, в душе страшится своего будущего.
— Весьма вероятно, — согласилась Франсина без малейшего притязания на сочувствие. — Но скажите мне, кто они, четыре старых человека?
— Во первых, сам сэр Джервис, которому семьдесят лет; во во-вторых, его незамужняя сестра, которой около восьмидесяти, потом — его камердинер, мистер Рук, которому за шестьдесят; и наконец, жена камердинера, которая считает себя молодой, потому что ей немного больше сорока. Миссис Рук приедет сегодня, проводить Эмили на Север, и я не уверена, что она понравится Эмили.
— Должно быть, неприятная женщина?
— Нет — не совсем то; немножко странная и причудливая. Дело в том, что у мистера Рука были неприятности, и может быть, они несколько расстроили ее. Она и ее муж содержали деревенскую гостиницу возле нашего парка. Мне очень жаль этих бедных людей. На что вы смотрите, Франсина?
Нисколько не интересуясь мистером и миссис Рук, Франсина отыскивала недостатки в хорошеньком
