— Но ведь время… Сливать сразу пустая формальность! — крикнул Юрий.
— Ладно тебе. От винта! — крикнул Марков. Четырехлопастный винт превратился в круг, потом исчез вовсе. Вильнув стабилизатором, машина мягко сошла с места и, увеличивая скорость, направилась к старту.
«Я обязан задержать вылет. Я обязан, — подумал Виноградов. — Но он — командир эскадрильи…» Техник стоял рядом, опустил голову и ковырял снег носком сапога.
— Э, — махнул рукой Юрий. — Идите работать.
Машина приблизилась к старту. Сейчас развернется… Задыхаясь от быстрого бега, он рванул дверь командно-диспетчерского пункта.
— Аллея, Аллея, я — пятьдесят пять два нуля. Прошу вылет.
Виноградов поднял руку, чтобы схватить диспетчера за плечо. Диспетчер склонился к микрофону.
— Я — Аллея, я — Аллея… Пятьдесят пять два нуля, пятьдесят пять…
Виноградов опустил руку.
— Вам вылет разрешаю. Вам вылет разрешаю…
Диспетчер повернулся назад.
— Ты чего, Юрий Иванович? Шефа провожаешь?
— Так… Ничего… Да, провожаю.
Прикрыл дверь и пошел вниз, осторожно нащупывая ступеньки.
17
Рапорт писал долго. Тщательно рвал варианты. Мелкие клочки ссыпал в банку из-под сухого молока, служившую урной.
Смял в руке очередной листок. Сунул его в карман. Достал новый и изложил просьбу об освобождении от должности заместителя командира эскадрильи.
Командир прилетел последним, и Юрий встретил его у самолета. В штабе эскадрильи, куда они вошли вдвоем, никого не было.
— Ну что ты там суетился? — сказал Марков.
Виноградов протянул ему рапорт.
Командир удивленно вскинул глаза на Юрия, медленно развернул бумагу, не поднимал глаза, пока не прочитал до конца, свернул листок и положил на край стола. Юрий поразился бледности его лица. Он увидел глубокие морщины на лбу, лиловые мешки под глазами, и розовые паутинки сосудиков на щеках.
— Хорошо излагаешь, парень. Грамотно, — сказал Марков. Втянул в себя воздух. Сдержался. Так же спокойно и тихо:
— И фактаж подобрал. Что ж, согласен с тобой, заместитель командира эскадрильи… Лежачего бьешь? Этому тебя учил? На мое место метишь, щенок?
— Андрей Михайлович!
— В душу ты мне плюнул, ученик!
И хлопнул дверью.
18
Замполит Громов сидел у себя в кабинете. Стол завалили бумаги. Федор Никитич снял тужурку и был в одной рубашке. Мурлыча под нос, замполит делал пометки в лежащей перед ним ведомости.
— А, Юрий Иванович! Входи, входи… Закончились полеты?
— Давно, — сказал Виноградов.
— И верно. Время-то позднее. Это я тут засиделся, — сказал замполит.
— Федор Никитич, — начал Юрий, и замолчал.
— Ну, ну — сказал Громов. — Давай. Не поднимая головы, он продолжал писать на полях ведомости.
— Разговор к вам, Федор Никитич, — сказал Виноградов.
— Большой?
Виноградов кивнул. Громов с сожалением оглядел стол.
— Понимаешь, — смущенно сказал он, поднимаясь из-за стола. — Справку завтра в райком к утру надо. Требуют. Давай сведения и все тут. Может быть, завтра, а?
Юрий качнул головой и пошел к двери. Громов взялся за бумаги, потом резко поднял голову и глянул Юрию вслед.
— А ну, постой, — сказал он.
Виноградов закрыл дверь. Он услышал грохот упавшего стула. Потом голос замполита: «Виноградов, вернись!» Уже в коридоре услышал, как Громов открыл дверь кабинета.
Юрий поднял воротник куртки и сбежал с крыльца.
19
Танки ползли медленно.
«Как черепахи», — подумал человек и закрыл глаза. Они двигались изломанными курсами и иногда застывали неподвижно. И тогда темное жало пушки настороженно щупало горизонт. Они боялись, эти чудовищные черепахи.
«А ведь им некого бояться», — горько подумал он.
Человек был один. Один на все большое, словно переболевшее оспой, поле.
Малиновое яйцо солнца равнодушно висело над горизонтом. Справа синели одинокая вершина. Она курилась еще заметным в лучах солнца дымом. Скоро наступит вечер. Для всех, кроме человека.
Черепахи близились. Пахло полынью, кровью и фиалками.
«Почему? — промелькнула мысль. — Почему фиалки?»
Он силился понять, откуда доносится нежный запах фиалок. На склоне вершины, потемневшей от собственной тени, дымились обломки его самолета.
«Жалко, — ему показалось, что не он, а кто-то рядом сказал вслух. — Жалко. Хорошая была машина».
И вспомнил: фиалками пахнет шарф на его груди.
— На память, камрадо, — сказала чернобровая девочка с красной лентой в волосах.
«Их было слишком много, — подумал человек. — Слишком много. Даже на хорошую машину…»
Черепахи были совсем рядом. Одна из них повела своим жалом, нашла его, человека, и потянулась ужалить в сердце.
Хлопнул выстрел.
«Как форточку ветер», — подумал он, становясь невесомым…
Мелькнула тень у окна.
— Ты чего? — спросил Марков.
— Пурга на дворе, Андрюша. Я форточку закрыла, — сказала жена.
— Чай есть на кухне? — спросил он.
— Конечно, но поздно ведь…
Он не ответил.
Пачку «Беломора» со стола положил в карман наброшенной на плечи куртки.
— Ты спи, Маша, — и осторожно прикрыл дверь…
