есть не что иное, как игра поэтического воображения. В действительности на хуторском дворе валялись ржавый меч с тупым лезвием да пара стоптанных лаптей.
И вновь стал я перед Дуйсларом, махая дубовой палицей. Он взмолился о пощаде и обещал все мне подробно рассказать.
— Ведь благородный Калевипоэг и сам знает, что у нас с Линдой с давних пор хорошие отношения были, — с опаской начал Дуйслар. Он, Дуйслар, как порядочный человек, многажды предлагал благонравной и добродетельной вдовице их особливые пути в один соединить. Не для греховных плотских утех замыслил он сей союз, о нет! — Если оглядишься ты, мой Калевипоэг, вокруг, — продолжал Дуйслар, — всюду узришь ты божьим соизволением предначертанную тягу к соединению. Птицы на деревьях парочками щебечут и гнезда вьют, зверь лесной сам-друг в норе обитает, даже крот, подземный житель, в согласии с кротихой ходы свои под твоими ногами роет. Ужели ж человек должен порыв души своей смирить и от любовных радостей отказаться?.. — и при сих словах Дуйслар скромно потупился, а я еще пуще освирепел.
— Давай дуй дальше, — прорычал я.
И дальше он поведал мне, что все его матримониальные прожекты матушка напрочь отвергла, младостью сыновей своих отговариваясь. Однако же малое время назад на сиром холостяцком небосводе сверкнул для Дуйслара луч надежды: как обычно, встретились они с матушкой на берегу, чтобы…
— Ах, так вы тайно встречались! — прохрипел я.
— Уж чего уж теперь скрывать, — признался Дуйслар, — было у нас тайное местечко и условленное времечко, дабы совместно мудрости создателя восхищению предаваться и о многосложных жизненных вопросах размышлять…
— Заткнись, окаянный, все ты врешь, мерзавец! — взревел я. Не желал я больше слушать этого наглого охальника, ибо любое слово из его поганого хайла на мою добродетельную матушку черную тень бросало. И, чтобы заставить его замолчать, ничего другого я в тот миг не придумал, как со всех ног шарахнуть лиходея дубовой палицей.
Итак, убийство свершилось. На сей раз хроникеры были предельно точны:
Да, плюхнулся Дуйслар, словно пустой мешок. Не поспел и глазом моргнуть. Сковырнулся — и дух вон.
В унынии стоял я возле поверженного тела. Только теперь до меня дошло, что не дал я ему договорить. Скудоумный я чурбан, дубовая голова! Ведь не узнал же я ничего о том, где моя матушка находится! И тут же с горя новых глупостей натворил:
Да, разорил я весь хутор, сровнял его с землей. После чего, повалившись на развалины, вперемешку детские и богатырские слезы проливал. О том я горько плакал, что без матушки остался, да и без старого знакомца, что нет у меня на чужой сторонушке ни наставника, ни сподручника.
Где же ты, где, дорогая моя матушка?
И, глотая слезы, понял я, что детство мое окончилось…
VI
Финская земля — красивая земля. Скалистые берега, дремучие леса, великое множество озер, синью сверкающих, — вельми все это мне по сердцу. Сказать честно, не прочь был бы я финским богатырем стать. Да только там своих, говорят, было довольно.
Бродил я по этому родственному, хоть и чужому мне краю, с рыбаками и дровосеками беседовал, беспримерной красой природы восхищался. Впервые постиг я, сколь прекрасны самые простые ее творенья — тонкий ствол березки, синий глаз озера среди густых дерев, — и радовался их безыскусному благолепию.
Однако мало-помалу стало меня некое беспокойство одолевать. Без сомнения, вояжи, променады, изучение природы для повышения культурного уровня весьма пользительны, да только не затем я рожден был. Не геройское это дело — без толку по лесам шляться. Основная работа любого богатыря суть баталии с врагами, их массовое уничтожение, а также всяческого рода силовые номера. Силовых номеров хватало, ибо нередко случалось мне участвовать в различных стройках, где я цельными возами бревна на себе таскал, всенародное восхищение вызывая. Только одного мне недоставало — не было у меня врагов, отчего я порой в уныние приходил. Это вроде бы безосновательное беспокойство я называю чувством долга, и хотя проку от него было мало, я все же; гордился своей сознательностью.
Как видите, для богатыря я был довольно-таки чувствительной натурой, может, даже слишком.
Таскание бревен и выворачивание валунов — работа, конечно, завидная, да только для меня она была, как говорится, на один зуб. Как-то раз вызывает меня к себе прораб и таковы слова молвит: вишь ты, мол, дело-то какое, нулевой-то цикл, благодарение небесам, мы, дескать, вроде бы как-никак осилили, надобно теперь, хошь не хошь, мастеров созывать. И не умею ли я, дескать, еще чего окромя подсобных работ делать? Ну, пришлось мне, сославшись на отсутствие времени, срочно оттуда драпануть. Не мог же я этому блаженному простаку напрямик выложить, что деятельно готовлюсь к занятию должности короля и богатыря, а, по слухам, претенденту на такое место не след интеллект свой сверх меры знаниями перегружать.
Так вот, значит и подвизался я там, в финской земле, на вспомогательных работах, или на подхвате.
И вновь на склоне лет предаюсь я бесплодному сожалению. Хоть бы кто-нибудь в те поры вразумил меня отечески, что не зазорно герою практические навыки осваивать. Теперь-то я знаю, что ежели у кого даже из богов какая-никакая смежная профессия есть, так ему цена вдвое. К примеру, наш Гадес, коего допрежь всего специалистом по разложению живой материи, то бишь биохимиком, считать надлежит, он, окромя того, и в драгоценных камнях маракует, да еще и изрядный спелеолог (таскается по всяким вертепам, иначе сказать — пещерам). Повелитель вод Посейдон в нерабочее время занимается разведением устриц и гидрометеорологией. В заоблачном мире его предсказания наиточнейшие.
Однако же продолжим рассказ о Финской земле.
