норовила выпасть из окна кареты, видно, чтобы пуститься вскачь впереди лошадей и побыстрей добраться до своего родового гнездышка. Посмотрев на счастливо-нетерпеливое лицо подпрыгивавшей на сиденье шуриа, суровая ролфи смягчилась и вздохнула. Человек возвращается на родину – что ж тут непонятного?
– Мама!
Рамман непочтительно, зато так сердечно подхватил свою маленькую легонькую мать под руки, закружил, целуя ее в румяные с морозца щеки. А Джона так счастливо и заливисто смеялась, что улыбались, наверное, даже предки на портретах, не говоря уж о рыдающем от радости мажордоме. Остальная прислуга настороженно изображала радушие, но шуриа было не до их искренности.
– Ну, где же она? Где? – первым делом спросила Джойана, оглядываясь вокруг в поисках будущей невестки.
– Мама, видишь ли, Илуфэр приболела...
– Сильно? Серьезно? Можно навестить?
Последний час Джона, как на иголках, на подушках сидела, ерзая и поскуливая от нетерпения. Высовывалась в окно, вглядывалась в знакомые до боли холмы и перелески, и не в силах была глаз отвести от серой, уже частично скованной тонким ледком Намы. И никто не видел, что карету окружает целое облако духов. Не осталось в Янамари никого из детей Шиларджи. И вечная гордячка Нама восстала из едва начавшейся зимней спячки.
Джоне хотелось плакать. Выйти, упасть лицом в пожухлую траву и оплакать эту беззащитную, осиротелую, недолюбленную землю, уставшую от крови и жаждущую заботы пахаря.
– Доктор Сид подозревает дифтерит, тебе нельзя.
При звуке диллайнского имени шурианка поморщилась.
– Еще один перелицованный тив?
– Не исключено, – покорно согласился Рамман. – Но репутация у него хорошая.
– М-да?
– Он уже пятнадцать лет пользует весь Дэйнл и окрестности. И весьма успешно.
– Что ж он до сих пор не вылечил твою невесту?
– Доктор Сид опасается осложнений на сердце. Для тебя дифтерит опасен втройне.
– Я знаю, знаю... – проворчала Джона и подумала: «Найдите мне сейчас в Файристе хоть одного лекаря, не бывшего тивом, и получите от меня золотой оули в награду».
Тем временем Рамман раскланялся с Грэйн и выразил надежду, что родовое гнездо Янамари, дом, где родилась и выросла ее шурианская подруга, придется ролфи по душе.
– Красивый дом, – кивнула эрна Кэдвен и принюхалась.
– Завтрак уже почти готов и будет подан, как только вы соблаговолите, сударыня.
Грэйн ответила удивленным, чуть рассеянным взглядом.
– Да, конечно. Я только приведу себя в порядок. Э... Мы приведем, – уточнила она, кивая на радостно щебечущую с мажордомом Джону.
Юкин целовал бывшей хозяйке ручки и разливался соловьем, а та, в свою очередь, с наслаждением принимала знаки внимания. Право же, так приятно, когда тебя помнят и любят. А уж как греет душу вид родных стен, их незримое тепло, и сохраненное в лихие военные годы богатство тоже впечатляет. Словно не промчалась безвозвратно четверть века. Все так же зеркально сверкает натертый паркет, и позолота на рамах картин почти не поблекла. Оливковый шелк мебельной обивки Рамман благоразумно сменил на очень похожий, но современного качества, а в остальном все по-прежнему – и хрустальные подвески, и резные шкафы, и драгоценные безделушки – все на своих местах.
– Я всегда старался не слишком долго задерживаться в Амалере. Все время тянуло на родину, – ответил сын на невысказанный вопрос, как же ему это удалось. – К тому же предлог самый что ни на есть благовидный – возглавить народное ополчение. А когда хозяйство под присмотром, то ничего не пропадает.
– Ты так и не смог полюбить Аластара, – вздохнула Джона.
– Чтобы его любить, надо быть тобой, матушка.
– Он не виноват, что одержим! – тут же вступилась за возлюбленного шуриа.
– А кто из нас виноват? Ты, с раннего детства узнавшая тяжесть Проклятья, которого ничем не заслужила? Или я, обреченный на жалкое посмертие, лишь только потому...
Он так и не смог высказать вслух наболевшее: «...что выбрала мне в отцы одержимого диллайн», но Джойана и так все поняла. И не нашла достойного ответа. Ибо Рамман прав, но какая же шуриа признает чужую правоту без борьбы?
– Ты путаешь Аластара с Херевардом.
Первенец за словом в карман не полез.
– Немудрено. Это у меня наследственное – ты тоже все время путаешь Аластара с кем-то другим.
Он вырос не менее злоязыким, чем родительница. Но теперь поздно сетовать. Джона и Рамман уже взрослые, они давно на равных – в делах, правах и чувствах, весь вопрос лишь в том, сколь осталось в них любви.
Шуриа вздохнула. Если Янамари-Тай и звало ее, то не для того, чтобы подарить здесь покой и безмятежность. Для чего-то иного.
– Я слишком соскучилась и не хочу ругаться.
– Я тоже, мама, – покаянно молвил сын, целуя ее паучиные тоненькие пальчики. – Но давай не будем говорить об Аластаре?
– Давай, – тут же согласилась Джона. – И о Вилдайре – тоже.
И верно, смысл говорить о тех, кто и так всегда незримо рядом? Пусть себе делят свои взрослые игрушки, свои ружья, пушки и паровозы. Только бы не передрались, как это водится у злых мальчишек.
Жизнь заговорщицы, конечно, опасна, но зато в ней хватает не только смертельных сюрпризов, но и приятных неожиданностей. Элайн, когда-то сменившая спокойствие, уважение и достаток супруги второго человека в Ролэнси на зыбкие перспективы неприкаянной бунтовщицы, не пожалела о своем выборе ни разу. Даже когда выблевывала душу вместе с ядом, валяясь в луже собственной кровавой рвоты после очередной попытки ее ликвидировать, она не раскаивалась. Никогда, ни за что! Побежден только мертвый, а Элайн покуда была жива. И жизнью своей намеревалась не только рисковать, но и наслаждаться по мере возможностей.
Беглая супруга лорда-секретаря педантично поправила кружевную оборку на пеньюаре и выкрутила побольше фитиль лампы. Работать женщина предпочитала в кабинете, но тайных бумаг своему палисандровому секретеру не доверяла. В спальне, в сейфе надежней будет. Соответственно, и самые секретные свои письма Элайн тоже писала, не отходя далеко от кровати. За расписной шелковой ширмой в углу спальни пряталось скромное ореховое бюро, лампа и письменный прибор. Опять же, и камин рядом, даже вставать не нужно, чтобы сжечь лишнее.
Яркий свет потревожил ее спящего любовника, тот промычал что-то и отвернулся. Леди Конри, прикусив губу, одарила его долгим задумчивым взглядом. Господин Эрмид и впрямь нравился Элайн, настолько, что даже был удостоен чести захрапеть в ее постели. Обычно временные постояльцы спальни леди Конри выставлялись вон немедля после завершения действа. Чего она терпеть не могла, так это задушевных разговоров, кадфы в постель и крошек от бисквитов на простынях. Однако шурианцу неведомо как удалось задержаться. Впечатление он произвел неплохое, и в деле, и в постели – приятно, кровь Морайг, иметь дело с опытным соратником! Излишней навязчивостью не страдал, куда не просят, не лез, да и чисто с эстетической стороны смуглое тело спящего господина Эрмида на черном шелке смотрелось весьма изысканно. Красоту леди Конри ценила не менее, чем пользу, а потому в личном пространстве старалась окружать себя изящными вещами – и людьми. Нечасто это, впрочем, удавалось! Тем лучше будет, если приятное знакомство перерастет в долгую крепкую дружбу.
Элайн поправила экранчик на лампе и взяла новое перо. Пожалуй, пришло время свести господина Эрмида с его сородичами- единомышленниками, тем паче что она уже раз проговорилась... Гладкий лоб леди Конри пересекла сердитая складочка. Вот именно! Проболталась! Но тем даже лучше. Она же все равно хотела навести справки об этом восхитительном господине Эрмиде у его же соплеменников. Кто лучше самих шуриа разберется в их змеиных уловках?
Бэхрем – трус и не скрывает этого. Но, будучи трусом, он обладает бесценным свойством чуять ловушки и ускользать из них, иначе не прожил бы столько при его-то образе жизни и роде занятий!
Иллюзий насчет нового соратника Элайн испытывала не больше, чем в отношении старого. Десять к десяти, что господин Эрмид такой же Эрмид, как и Бэхрем. Выправить паспорт на любое имя не так уж сложно, нашлись бы нужные знакомства и потребное количество ассигнаций в кошельке. Времена такие, люди меняют имена и даже внешность с той же легкостью, что и перчатки. А особые приметы – п
