Хотя, вспомнил он, в основном чужаки подобны людям. Они могут даже шутить. Одна шутка, произнесенная чужаком, застряла в голове дока Глупая шутка, конечно, но она беспокоила его.
Скрипнула дверь, Джанет вышла на порог и села рядом:
— Звонила Марта Андерсон.
Док про себя хихикнул. Марта жила через пять домов на той же улице, они виделись с Джанет по десять раз в день, и все же она звонила.
— Что хотела Марта?
Джанет засмеялась:
— Просила о помощи. Булочки.
— Ее знаменитые булочки?
— Да. Не смогла вспомнить, сколько дрожжей нужно положить.
Док негромко фыркнул.
— Это те самые булочки, которые приносят ей призы на ежегодных окружных смотрах?
Джанет резко ответила:
— Нехорошо так говорить, Джейсон. Нетрудно забыть такое. Она очень много печет.
— Да, вероятно, ты права, — согласился док.
Надо идти и почитать журнал. Но ему не хотелось. Так приятно сидеть здесь, просто сидеть. Уже давно у него не было на это времени. С ним-то все в порядке: он стареет и устает, но как быть с молодым врачом, который заканчивает обучение и только начинает свою деятельность? В ООН говорили о необходимости субсидий на дальнейшее развитие медицины. Врачи по-прежнему будут нужны. Даже после исчезновения всех болезней во врачах будет нужда Конечно, их станет меньше, но все же время от времени они крайне необходимы.
Он прислушался к шагам на улице. Кто-то подходил к калитке.
Он выпрямился в кресле. Может, пациент, зная, что он дома, пришел к нему.
— Смотри, — удивилась Джанет, — да ведь это мистер Джилберт.
Да, это был Кон Джилберт.
— Добрый вечер, док, — поздоровался Кон. — Добрый вечер, миссис Келли.
— Добрый вечер. — Джанет встала.
— Вам незачем уходить, — остановил ее Кон.
— У меня куча дел, — ответила она. — Я как раз собиралась идти.
Кон подошел к ступенькам и сел.
— Отличный вечер, — объявил он.
— Да, — согласился Келли.
— Никогда не видел такой прекрасной весны, — продолжал Кон, окольными путями подбираясь к тому, что хотел сказать.
— Я думал об этом, — сказал доктор. — И мне кажется, что сирень никогда так раньше не пахла.
— Док, — сказал Кон, — мне кажется, я должен вам немало денег.
— Да, кое-что должны.
— Не помните, сколько?
— Увы. Никогда не беспокоился о подсчетах.
— Считали это напрасной тратой времени? Считали, что я никогда не заплачу? — спросил Кон.
— Что-то в этом роде, — согласился док.
— Вы лечили меня очень долго, — сказал Кон.
— Верно, Кон.
— У меня с собой три сотни. Подходит?
— Пусть будет так, Кон. Я не рассчитывал на столько.
— Думаю, теперь мы в расчете. Мне кажется, три сотни как раз то, что надо. — Кон достал бумажник, вытащил из него пачку банкнот и протянул Келли. Тот взял их, сложил и сунул в карман.
— Спасибо, Кон, — сказал он. У него вдруг появилось чувство, будто он что-то знает, должен знать, что-то неуловимое, ускользающее. Но как ни старался, уловить не мог.
Кон встал и собрался уходить.
— До встречи, — проговорил он.
Доктор вернулся к реальности.
— Конечно, Кон, до встречи. И спасибо.
Он сидел в кресле, не раскачиваясь, и слушал, как Кон идет по тропинке к калитке, потом по улице, пока его шаги не замерли, и не наступила тишина
Теперь придется идти читать журнал. Хотя все это чертовски глупо. Вероятно, ему больше никогда не потребуется то, о чем пишут в медицинских журналах.
Келли отодвинул журнал в сторону и сидел, размышляя, что с ним происходит. Он читал в течение двадцати минут и ничего не запомнил. Ни слова из прочитанного.
Слишком расстроен, подумал он. Слишком возбужден Операцией Келли. И он снова принялся вспоминать. Как он испытал вакцину в Милвилле, как отправился в окружную медицинскую ассоциацию, и как окружные врачи после периода насмешек и скептицизма тоже убедились в очевидном. А потом правительство и Медицинская академия. И наконец, тот великий день в ООН, когда чужак выступил перед делегатами, и он, доктор Келли, представлял его. Именно тогда знаменитый лондонский врач и предложил, чтобы операция была названа именем Келли.
Великое мгновение, говорил он себе, и старался вновь вызвать в себе чувство гордости, но не мог. И вот он снова сидит здесь, простой провинциатьный врач, в своем кабинете поздно вечером, и пытается читать. Он опять придвинул журнал и углубился в чтение. Однако дело продвигалось медленно. Он вернулся назад и перечел параграф. Так он никогда раньше не делал. Либо он постарел, либо сдают глаза, либо он совсем поглупел. Вот оно, слово, которое все ускользало от него: глупость! Вероятно, не настоящая глупость! Может, небольшое замедление. Интеллект не уменьшился, но стал менее острым и ярким.
Марта Андерсон забыла, сколько дрожжей нужно класть в знаменитые, приносившие ей ежегодные призы, булочки. А уж этого-то Марта никак не могла забыть! Кон заплатил по счету, а в той шкале ценностей, которой Кон придерживался всю жизнь, это была чистейшая глупость. Прежний Кон сразу сообразил бы, что ему теперь никогда не понадобится врач. Зачем же платить?
Чужак произнес тогда слова, принятые им за шутку.
— Мы излечим все ваши болезни. Даже такие, о которых вы и не подозреваете.
Неужели интеллект — это болезнь? Тяжело было с этим согласиться. Однако, если интеллект слишком овладевает расой, то, наверно, его можно рассматривать и так. Когда человек неистово устремляется вперед, как в последние полстолетия, громоздит прогресс на прогресс, технологию на технологию, это можно считать эпидемией. Не такой острой, подумал док, не такой быстрой, чтобы уловить суть параграфа, насыщенного медицинской терминологией. Просто он вынужден продвигаться медленней, чтобы что-то закрепилось в сознании. Так ли уж это плохо?
Самые глупые люди, которых он знал, были и самыми счастливыми.
Он отодвинул журнал и сидел, глядя на огонь.
Это проявилось прежде всего в Милвилле, потому что Милвилл был испытательным пунктом. Через шесть месяцев эффект проявится во всем мире. Как далеко это зайдет, размышлял он. Вот самый важный вопрос. Что же будет? Назад к тупому бормотанию? К обезьяне? Кто знает… И все, что ему следует сделать, это поднять трубку и позвонить.
Он сидел, цепенея при мысли, что, возможно, Операцию Келли следует остановить — и это после стольких годов смерти, боли и несчастий. Человек должен платить.
Но чужаки, подумал он, чужаки не позволят этому процессу зайти слишком далеко. Кем бы они ни были, он считает их хорошим народом. Возможно, тут и нет полного взаимопонимания, встречи разумов, однако есть общая почва — сочувствие слепым и увечным.
Но что, если он ошибается? Что, если чужаки предложили это средство, чтобы уменьшить силу людей, путем доведения их до тупоумия? Что, если ответ кроется здесь? Что, если это план, направленный на подготовку вторжения?
Сидя здесь, он знал.
