Последний раз они виделись в апреле. Он догнал её на первом этаже института, у спуска в гардероб, она узнала его шаги сразу, обернулась. Павлик выглядел плохо: спутанные волосы, щетина. Взгляд странный: то ли потухший, то ли, наоборот, вызывающий.
— Здравствуй, Аня, — сказал Пашка. — Как живёшь?
Сказал так же, как раньше, почти таким же тоном, и у неё сразу сжалось сердце. «Плохо, Павлик, очень плохо», — хотела сказать Аня, но горло словно стянуло обручем. «Что ж я молчу? Это же Павлик, он же ждёт. Только сказать…»
Горло не отпускало.
Павлик стоял, не сводя с неё широко открытых серых глаз. Глаз, в которых когда-то она увидела звёзды. Стоял и тоже молчал.
«Что ты молчишь, Павлик? Скажи что-нибудь, скажи что-нибудь, как раньше. Я же не могу сама. Или хоть дай знак, что хочешь, чтоб я… Молчишь?»
Павлик молчал. Видно было, как на лбу собрались морщинки, как чуть вздрагивают губы.
«Пытается, — поняла Аня, и жалость начала отступать перед обидой и злостью. — Пытается и не может. Опять не может!»
Пашка вздрогнул, отступил на полшага, прищурил ставшие ледяными глаза.
— Ох, извини дурака! — голос стал язвительным, в глазах не понять что. — Разве может быть плохо при таком внимании! Ах, я дурак неразумный!
— Не паясничай!
«Ну вот, сразу горло отпустило. Что я делаю? Разве я это хотела сказать?»
— Внимание приятно всем. И ты прекрасно знаешь, чьё внимание для меня важнее всего.
— Да?
— Да!
«Сделай что-нибудь, Павлик. Прогони его. Я ведь так ждала тебя, я ведь больше не могу тебя ждать. Нет сил. Не могу видеть твоих пустых глаз. Прогони его…»
— Да? — повторил Павлик и усмехнулся. — А если этого внимания нет, то нужно найти ему замену. Срочно — чтоб ни минуты не чувствовать себя нежеланной. Как на столе…
— На каком столе?
— Большой такой стол… — начал Пашка, словно через силу, помолчал и вдруг затараторил, как сумасшедший. — Громадный, как весь мир. И весь заставлен товаром — женщинами. А вокруг толпятся покупатели. Мужики. Впереди, понятное дело, те, кто лучше всех может работать локтями, кому есть, что предложить. Ну и замечают они, в первую очередь, тех, кто на краю стола. А внимания хочется всем, желанными хотят быть все. И женщины тоже работают локтями, но по-другому. Кто наденет на себя что- нибудь эдакое, кто, наоборот, снимет. Кто улыбнётся, кто с недоступным видом смотрит в сторону. Все разные — чёрненькие, рыжие, беленькие. Даже говорят на разных языках, но у всех в глазах одно и тоже. Знаешь, что, Аня?
— Что за чушь ты несёшь? — холодно прищурилась Аня. — Опять пьян?
— Если бы…
Павлик помолчал: видно было, что он судорожно решает, говорить или нет. Посмотрел в глаза, отвернулся, вновь уставился воспалённым взглядом.
«Не говори. Не говори! Ведь если ты скажешь, то это всё — крах. Говори — я не боюсь, я знаю, что ты скажешь! Не говори…»
— А в глазах…. В глазах у всех — весы! Взвешивать внимание, заботу и любовь.
Аня молча повернулась на каблуках и пошла по лестнице вниз.
— Аня… — тихо позвал Павлик.
Она остановилась, прислушалась — сердце стучало ровно. Повернулась и спокойным, отчётливым голосом сказала:
— Ты столько раз говорил про эти весы, что я, и правда, в них поверила. Только они не у меня, они у тебя: ты сам себя на них взвесил. И знаешь, сколько ты весишь, Павлик? Ни-че-го. Ноль!
Успела увидеть, как потухли только что возбуждённые глаза, удовлетворённо улыбнулась и пошла в гардероб.
С тех пор они больше не виделись.
— Ну, ладно, мы с Мухой, — сказал Валя и она, прогоняя видение, открыла глаза. — Нас он туда уже сто раз посылал, мы привыкли. Но декана! Самое интересное, что тот не то, что не обиделся, наоборот: «С Тапаровым что-то случилось!»
«Случилось…» — подумала Аня, стараясь дышать ровно.
— И что, пошёл?
— Не успел. В понедельник Тапик объявился сам. Подстриженный, выбритый. Видела бы ты, как они там все забегали!
«Выздоровел…»
— Он успеет?
— Диплом? — Валька удивлённо засмеялся. — Аня, ты что? Это же Тапа! Конечно, успеет!
«Он, вроде бы, им гордится».
— Вы разговариваете?
— С Пашкой? — опять удивился Валя, и Аня разозлилась. — Конечно! Он же ещё в марте извиняться пришёл. Ну, за то…
— Валя, — перебила Аня, — ты, говорят, квартиру купил?
— Да какую там квартиру — комнату. Но это только начало, я…
— Можно посмотреть? — опять перебила Аня.
Валентин посмотрел на неё долгим взглядом и ласково провёл пальцами по руке.
— Давай на следующей неделе. Надо там порядок навести.
За неделю она несколько раз успела передумать и несколько раз передумала вновь. Надо решать. Прошлого не вернуть, это давно ясно. А если тянуть, не будет и будущего, ничего не будет. Выздоровел…. Нет, надо решаться. А что тут такого — подумаешь, схожу в гости. И вообще, сколько можно жить в мираже? Выздоровел…
Ночью ей приснился странный сон. Павлик стоял на сцене, на фоне сверкающих багровым светом снежных вершин. В руках у него почему-то была электронная гитара диковинной, непривычной формы. Павлик подошёл к микрофону, наклонился и тихо прошептал: «Правильно, Аня». Шёпот помчался по залу, отскакивая эхом от стен: «Правиль-но. Пра-ви-льно. А-ня! Аа-няяя!» Из колонок ударила музыка, и Павлик голосом Вали запел странную, никогда не слышанную песню.
Она проснулась. В окно стучал дождь, в такт дождю оглушительно стучало сердце, а в голове ещё прыгали, раздирая мозг, резкие, бьющие наотмашь строки.
… Моя душа была на лезвие ножа.
Как, наверное, и все грозненцы, Аня думала, что знает свой город достаточно хорошо. Пускай не весь, но уж центр — точно. Что может быть такого в центре, чего бы она не знала? Не может такого быть ничего!
Оказалось, может.
Сотни раз бывала она в Аракеловском магазине, тысячи раз проходила мимо и никогда, никогда бы не подумала, что здесь может скрываться что-нибудь неизвестное.
