бил кулаком в обгорелую стену, пока руку не прошило острой болью, а на стене не появилось кровавое пятно. И только тогда бессильно опустился на бетон и поднял застывшие глаза вверх — туда, где за диким переплетением обгорелых обломков начинался восьмой этаж. Родители жили на девятом.
Дальше следовал провал. Кажется, подошёл кто-то из соседей и что-то долго и подробно рассказывал. Он запомнил одно: самолёты прилетели вчера вечером. Вчера вечером. Вчера!
«Вчера! — пытался объяснить он Руслану. — Вчера, Русик, понимаешь — вчера! Если бы я не ковырялся с твоей долбанной машиной и пошёл пешком…. Да пошли бы вы все!»
Как оказался дома он не помнил совсем. Память услужливо подсовывала только один короткий момент: как оттолкнул Руслана в прихожей, прохромал в большую комнату, вытащил из-за разобранного шифоньера ящик с водкой и прямо из горла выцедил полбутылки. И наступила спасительная темнота. За прошедшие дни темнота рассеивалась несколько раз, да и то не совсем. Вроде бы, ходил за водой, во всяком случае, вёдра в кухне стояли полные до краёв. И пару раз приходил Руслан.
За окном снова тяжело громыхнуло, следом равномерно застучал пулемёт.
Что-то сегодня слишком шумно. Павел ещё немного отодвинул портьеру, вгляделся в быстро сгущающийся мрак. Видно было плохо, но в стороне вокзала явно что-то происходило: стреляли, похоже, там.
Так какое же сегодня число? Чёрт, совсем голова не работает. Павел отошёл от окна, снова сел на диван, на ощупь пересчитал в ящике бутылки: пять штук. Значит, ещё пять он выпил. Ну и что это значит? Если по бутылке в день, то сегодня тридцатое, а если меньше — то тридцать первое. А то и вовсе новый год наступил. Впрочем, какая, к чёрту, разница? Хватит — пора уходить.
Павел вытащил початую бутылку, передумал, поставил её назад и пошёл на кухню выпить чаю. Там его ждал сюрприз — не было газа. «Сволочи!» — выругался Павел. На ощупь достал из холодильника кастрюлю с нутрией и вернулся в комнату. Холодное мясо мало напоминало фирменное Анино блюдо, но голодному желудку было всё равно. Стрельба усилилась, несколько раз взвизгнули гранатомёты. Павел закрыл кастрюлю, потянулся к табаку. И тут за окном грохнуло.
Это было, как кирпичом в лоб, на короткий мгновение мир исчез, а потом медленный звон в ушах, и в голове колотят тупые молоточки, и расплываются позади глаз разноцветные круги, и сам собой открывается в беззвучном крике рот. Не давая опомниться, рвануло снова, а затем пошло: торопливо, словно захлёбываясь, застучали автоматы, отрывисто заговорил пулемёт, и, перекрывая всё тяжелым басом, ударили танки. Звуки носились, обгоняя друг друга, отскакивали от стен и потолка, рвали уши, отзывались в голове тупыми всплесками. В комнату ворвались оранжево-белые вспышки, и она засверкала, будто за окном заработала гигантская электросварка. По спине побежал мерзкий холодок, желудок сжался, посылая в мозг панические импульсы: «Бежать! Спрятаться! Не шевелиться! А-а-а!»
«Хрен вам!» — громко сказал Павел, отхлебнул из бутылки, подошёл к окну и открыл шторы.
Сначала ему показалось, что это закат. Что это заходящее солнце разозлилось на надоедливую стрельбу и, желая проучить неугомонных людишек, подожгло небо. Пару мгновений мозг цеплялся за эту гипотезу, но под давлением очевидного вынужден был сдаться. Весь запад пылал огнём, и виной тому была не природа — город жгли люди.
Эпицентр боя скрывался далеко слева, разглядеть его не удавалось, даже вплотную прижавшись к стеклу. На каждый взрыв стекла отзывались мелкой дрожью, словно только и поджидали момент, чтоб прекратить сопротивляться и разлететься по комнате миллионом осколков. Павел настежь распахнул форточку, в квартиру, поднимая пыль, рванул взбесившийся воздух, но стекла успокоились. Люди успокаиваться не хотели.
Он вернулся на диван, выпил пару глотков, закурил, стряхивая пепел прямо на пол. Тело дрожало, требовало забиться в какую-нибудь щель, закрыть глаза и не двигаться. Наверное, сейчас это было бы наилучшим выходом, но какая-то упрямая, поднимающаяся из глубин души сила, подчиняться не желала. Хотелось что-нибудь делать, бежать, говорить — всё, что угодно, только бы не сидеть на месте, покорно ожидая приговора судьбы. Павел докурил самокрутку, отхлебнул ещё из бутылки и вышел на балкон.
Промозглый ветер ударил в грудь, словно желая втолкнуть назад, в сомнительное убежище двухкомнатной квартиры. Пашка поёжился, схватился за перила и, втягивая голову в плечи, повернул взгляд налево.
В районе вокзала обосновался ад. Ад грохотал, вращался, плевался во все стороны огнём, вспыхивал, выпуская в небо огненно-красные пунктиры очередей, и тяжёлые тучи озарялись лиловым и испуганно вздрагивали, стремясь унестись прочь. Тщетно. Оглушающе гремел танковый залп, очереди на миг затихали, танк бил снова, в ответ резко хлопало, воздух доносил короткий визг, потом ещё и ещё. Включался пулемёт, гулко бухали миномёты, мелькание красок постепенно складывалось в фантастическую, завораживающую первобытным ужасом картину, и Павел замер, не в силах ни пошевелиться, ни отвести взгляд.
Так вот какие картины теперь в ходу. Это не его наивная мазня. Попробуй не поверь такому художнику, попробуй не почувствуй. Заставит! Любого заставит, пробьёт самого толстокожего. Причём, в прямом смысле. А он ещё мечтал написать картину, которая помогла бы всем найти свою дверь к счастью. Вот они, твои «двери»! Смотри. Их уже нашли, придурок. Смотри!
Ещё один хлопок, между домов блеснула белая вспышка, понеслась вверх, выплёскивая в небо жар и ярость, и небо сначала побелело, потом раскалилось до ярко-лилового сияния, а вспышка понеслась дальше, ударила по глазам, отозвалась резкой болью в затылке. Следом пришёл грохот, рванул барабанные перепонки, оглушил, слился со вспышкой, выворачивая наизнанку опустошённый затылок. Бетон балкона подпрыгнул, задрожал и заходил ходуном, дёргаясь от ударов, небо стало тёмно-красным, и оттуда, словно из разворошенного костра, посыпались чёрные искры.
Павел отпрянул от перил, присел и на четвереньках влетел в квартиру. Сердце колотилось, как сумасшедшее, перед глазами плавали красные пятна, волосы, не смотря на холод, вспотели. Страха, как ни странно, не было, однако, сила, не дающая сидеть на месте, исчезла. «Сила, — усмехнулся Павел и глотнул из бутылки. — Как бы Муха сказал — шило в жопе?»
Ну и что теперь делать — ждать? Наверное, это лучше всего. В конце концов, раз уж начался штурм, то, вряд ли, это надолго. Моджахеды, конечно, будут сопротивляться, но насколько их хватит — дня на три? Три дня потерпеть можно. Хотя, судя по тому, что делается на той стороне, может, и не три. А сколько — четыре, пять? Ладно, пускай пять. На пять дней водки должно хватить. А потом — вон отсюда, и так засиделся, дурак!
Павел встал, стащил с дивана подушки и отнёс их в коридор. Туда же принёс несколько одеял и расстелил на полу у стены, подальше от дверей. Рядом поставил водку, канистру с водой и кастрюлю с мясом. Притащил из туалета пустое ведро, поставил чуть в стороне. Оглядел импровизированное логово, подумал, стукнул себя по голове и, подсвечивая зажигалкой, полез за документами. Сложил их в полиэтиленовый пакет, спрятал в карман. В другой карман положил такой же пакетик с деньгами. Не обращая внимания на продолжающийся грохот и подпрыгивающий пол, собрал в сумку самое необходимое. Сел на одеяла, закурил, вытащил бутылку, глотнул.
«Ну что, погружаемся в анабиоз? — мелькнуло в голове, и Павел грустно усмехнулся. — А если прямое попадание? Нет, об этом лучше не думать».
Водка постепенно делала своё дело, но «анабиоз» не наступал. Хотелось ещё раз посмотреть, что там на улице, хотелось не смотря ни на что. Желание было дурацким, даже вредным, и Павел несколько минут сидел, прикидывая, что лучше — уступить или перетерпеть. Наконец, встал и осторожно приблизился к окну.
Ад за эти полчаса расширился, от него отпочковался гигантский огненный змей. Змей то почти подползал по проспекту к Президентскому дворцу, то отступал, отмечая своё движение грохотом и огнём. Горело теперь везде: за цирком, около «Юбилейного», даже на площади. Прямо на глазах с крыши дворца полетели искры, и через мгновение там весело запылал огонь. Почти тут же оглушительно бахнуло у «Татабаньи», в небо взлетел красно-чёрный столб.
«Посмотрел?» — голосом прокурора спросил сам себя Павел и пошёл назад. За окном быстро, почти сливаясь в один залп, хлопнули гранатомёты, и звуки боя потонули в оглушительном взрыве. Пол тряхнуло, Павел автоматически схватился за стену, рука скользнула по холсту. Он поднял голову, и взгляд упёрся в «Надежду».