Чужое сердце

задайте себе вопрос, а вы бы как поступили.

Вы бы смогли отречься от мести ненавистному человеку ради спасения любимого?

Вы бы согласились, чтобы ваша заветная мечта исполнилась, если для этого придется исполнить мечту вашего врага?

Мэгги

В школе я всегда рисовала аккуратные черточки в буквах t и не менее аккуратные точечки над i. Все печатные документы я выравнивала по правому разряду, чтобы текст не казался небрежным. Я делала утонченные обложки, для эссе о «Повести о двух городах» Диккенса смастерила крохотную гильотину, «шапку» на лабораторной о призмах разукрасила всеми цветами радуги, а алую букву А пририсовала к… В общем, вы поняли.

В этом смысле, составляя письмо члену комиссии по исправительным мерам, я снова почувствовала себя школьницей. К письму прилагалось множество дополнений: копия заявления, гласящего, что Шэй Борн таки хочет отдать свое сердце сестре своей жертвы; аффидевит от кардиохирурга Клэр Нилон, в котором говорилось, что она на самом деле нуждается в пересадке. Я позвонила врачу, который должен будет обследовать Шэя на предмет совместимости его организма с организмом Клэр. Я целый час проговорила с координатором из СОДО с целью убедиться, что Шэй таки сможет сам выбрать реципиента. Все эти бумаги я скрепила серебристой прищепкой и вернулась к письму непосредственно члену комиссии. Фамилия его была Линч.

Как ясно из письма духовного наставника обвиняемого, отца Майкла Райта, казнь через смертельную инъекцию не только воспрепятствует его намерению стать донором для Клэр Нилон, но и нарушит его право на свободу вероисповедания, что является грубейшим нарушением Первой поправки к Конституции США. Следовательно, согласно новому уголовному кодексу штата Нью-Хэмпшир, 630:5, подраздел XIV, казнь через смертельную инъекцию является нецелесообразной Тогда как казнь через повешение не только отвечает положениям уголовного кодекса, но и позволит обвиняемому удовлетворять религиозные потребности вплоть до исполнения приговора.

Я живо представила, как, дойдя до этого места, Линч выпучит глаза от удивления и поймет, что мне удалось увязать два совершенно разнородных закона и тем самым превратить его жизнь на ближайшие пару недель в сущий ад.

Более того, наша служба с радостью будет сотрудничать с комиссией по исправительным мерам в ходе исполнения наказания, поскольку перед трансплантацией необходимо будет произвести сопоставительный анализ тканей, а подготовка к пересадке органов не терпит отлагательства.

Не говоря уже о том, что я тебе, Линч, не доверяю.

Само собой разумеется, вопрос должен быть решен незамедлительно.

У нас нет времени рассусоливать. Потому что обоим – и Шэю Борну, и Клэр Нилон – осталось совсем недолго. Точка.

С уважением,

Мэгги Блум, адвокат

Я напечатала письмо и вложила его в подписанный конверт из манильской бумаги. Облизав клейкую полоску, я подумала: «Пожалуйста, пусть все получится».

К кому же я обращалась?

В Бога я не верила. Больше не верила.

Я была атеисткой.

По крайней мере, я считала себя атеисткой, хотя в глубине души надеялась, что ошибаюсь.

Люсиус

Людям всегда кажется, что они понимают, чего им будет не хватать случись нам с ними поменяться местами. Еды, свежего воздуха, любимых джинсов, секса – уж поверьте, чего я только не наслушался, и все это был вздор. Больше всего в тюрьме не хватает выбора. Ты лишаешься свободы воли как таковой. Тебя стригут, как всех. Ты ешь то, что подадут и когда подадут. Тебе указывают, когда ты должен принимать душ, срать и бриться. Даже разговоры проходят по заранее предрешенному сценарию. Если ты натолкнешься на кого-то на свободе, человек этот скажет: «Извините». Если же натолкнешься на кого-то здесь, то должен рявкнуть: «Какого хрена, падла?» – прежде чем тот успеет заговорить. Если же не рявкнешь, окажешься прокаженным.

Выбора в настоящем у нас нет оттого, что в прошлом мы совершили неправильный выбор. Потому-то нас и будоражат попытки Шэя умереть так, как хочется ему. Да, казнь оставалась казнью, но даже этой крохотной привилегии мы обычно были лишены. Я могу лишь мечтать, как преобразился бы мой мир, если бы я мог выбирать между оранжевой и желтой робой. Или если бы меня спрашивали, вилку я предпочту или ложку, а не всучивали универсальную пластмассовую «виложку». Но чем больше мы оживлялись в свете возможности… ну, возможности, тем грустнее становился Шэй.

– Может, – сказал он мне однажды, когда испортились кондиционеры и мы все увядали в своих камерах, – может, пусть уже делают, что хотят…

В качестве акта милосердия надзиратели открыли дверь в спортзал. На ярусе должен был возникнуть сквозняк, но этого не произошло.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что я, кажется, затеял войну.

– Подумать только, – засмеялся Крэш. – А я как раз атакую свои вены.

В тот день Крэш колол себе бенадрил. У многих заключенных были свои «иголки» – самодельные шприцы, которые можно быдо точить о спичечный коробок. Бенадрил раздавала медсестра, его можно было копить, а потом, открыв капсулу, вылить капельки лекарства в ложку и нагреть их над импровизированной печуркой из жестяной банки. По сути, это был спид, но блокировочные примеси буквально сводили тебя с ума.

– Ну, что скажешь, мистер Мессия? Хочешь вмазаться?

– Уверяю тебя, он не хочет, – ответил я.

– Мне кажется, он не к тебе обращался, – вмешался Шэй. И сказал уже Крэшу: – Давай.

Крэш рассмеялся.

– Выходит, не так-то хорошо ты его знаешь, либераст. Правда, Смертничек?

Моральные ориентиры у Крэша отсутствовали как таковые. Когда ему было удобно, он примыкал к арийцам. Он без умолку болтал о терактах и хлопал в ладоши, когда одиннадцатого сентября по телевизору показывали рушащиеся башни ВТЦ. Он составил список своих жертв, которым нужно отомстить, когда он выйдет на свободу. Он хотел, чтобы его дети выросли наркоманами, дилерами или шлюхами, и говорил, что разочаруется в них, если получится иначе. Однажды я слышал, как он рассказывал о своей трехлетней дочке: на свидании он сказал ей, чтобы она побила какого-то ребенка в школе и до тех пор чтобы не