впадина, где-то чрезмерное натяжение – настоящая карта человеческого страдания и скорби.
Шэй коснулся пальцами того места, где должны были быть брови, и того, где загибались уголки ее губ. Он будто бы рисовал ее заново. Лицо его стало таким искренним, таким богатым на чистые эмоции, что я почувствовал себя лишним. И где-то ведь я его видел, только не мог вспомнить где…
И тут меня осенило. Мадонна. Шэй смотрел на сестру взглядом Марии, взирающей на Иисуса с картин и скульптур. Связь эта зиждилась не на том, что у них было, а на том, что они обречены были потерять.
Джун
Я никогда раньше не видела женщину, которая пришла в палату к Клэр, но была уверена, что не забуду ее никогда. Лицо ее было изуродовано; на таких людей обычно велишь не таращиться своим детям, а потом не можешь оторвать от них глаз.
– Извините, – тихо сказала я, – вы, наверное, ошиблись палатой.
Теперь, когда я согласилась исполнить волю Клэр и счет шел на часы, я дежурила у ее постели круглосуточно. Я не спала и не ела, потому что времени на это не было.
– Вы Джун Нилон? – спросила женщина и, когда я кивнула, переступила порог. – Меня зовут Грейс. Я сестра Шэя Борна.
Помните, как бьется ваше сердце, когда машину заносит на льду? Или когда вы в последний момент сворачиваете, едва не сбив оленя? Помните, как в таких случаях начинают дрожать руки, а кровь в
– Уходите, – сквозь зубы процедила я.
– Прошу вас, выслушайте меня. Я только хочу объяснить, почему… я так выгляжу.
Я покосилась на Клэр, но кого я обманывала? Мы обе могли орать что есть мочи, она бы и бровью не повела. Никакой шум не мог потревожить ее химического блаженства.
– А с чего вы взяли, что я захочу вас выслушать?
Она пропустила мой вопрос мимо ушей.
– Когда мне было тринадцать, я пострадала при пожаре. Не только я – вся моя приемная семья. Мой отчим погиб. – Она сделала еще один шаг вперед. – Я забежала в дом, чтобы спасти его. А меня спасать прибежал Шэй.
– Простите, но мне трудно представить вашего брата в роли героя.
– Когда приехала полиция, Шэй признался в поджоге, – продолжала Грейс.
Я выжидающе сложила руки на груди. Пока эта женщина ничем меня не удивила. Я и без нее знала, что Шэй менял опекунов как перчатки. Я знала, что он сидел в колонии для несовершеннолетних. Можно придумать еще десять тысяч оправданий – это не изменит того факта, что он лишил меня любви мужа и дочери.
– Но дело в том, – сказала Грейс, – что Шэй солгал. – Она запустила руку в густую копну волос. – Пожар устроила я.
– Моя дочь умирает, – твердо сказала я. – Мне очень жаль, что у вас была тяжелая юность, но сейчас меня беспокоят другие вещи.
Грейс, словно не услышав, продолжала свой рассказ.
– Это происходило, когда моя приемная мама ездила в гости к сестре. Ее муж растлевал меня. Я умоляла не выключать свет на ночь. Сначала – потому что боялась темноты; затем – потому что мне важно было знать, что происходит в комнате. – Она вдруг осеклась. – И вот однажды я составила план. Моя приемная мама осталась ночевать в гостях, а Шэй… Не знаю, где был Шэй, но не дома. Наверное, я просто не думала о последствиях, когда зажигала спичку… Тогда я побежала в спальню – разбудить отчима. Но что-то меня удержало – это был Шэй. Заслышав сирены, я все ему рассказала, и он пообещал, что уладит это дело. Я не думала, что он возьмет вину на себя… Но он хотел это сделать, потому что не смог уберечь меня раньше. – Грейс подняла взгляд на меня. – Я не знаю, что произошло в тот день между вашим мужем, вашей дочерью и моим братом. Но я уверена в одном: что-то пошло не так. И на самом деле Шэй лишь пытался спасти ее, раз не смог спасти меня…
– Это совсем другое, – возразила я. – Мой муж никогда бы не причинил вреда Элизабет.
– Моя приемная мать говорила то же самое. – Взгляды наши пересеклись. – Что бы вы ответили, если бы тогда кто-то предложил вам сохранить частицу Элизабет, раз уж вы не можете сберечь ее целиком? Пускай вы не знаете этой частицы, пускай вы не сможете поддерживать с. нею связь – но вы будете знать, что она где-то живет. Разве вам не хотелось бы этого?
Мы стояли рядом у кровати Клэр. Грейс Борн была такого же роста, как я, такого же телосложения. И несмотря на жуткие шрамы, мне казалось, что я вижу себя в зеркале.
– Вы еще можете принять это сердце, Джун, – сказала она. – И это доброе сердце.
Мы притворяемся, будто знаем своих детей, потому что это проще, чем смириться с правдой: как только пуповина перерезана, это чужие люди. Проще воображать, что твоя дочь – еще совсем малышка, и не замечать, что у нее формы взрослой женщины. Проще сказать, что ты хорошая мать и объяснила своей дочери все что надо, о сексе и наркотиках, чем признать: она никогда не откроет тебе и десятой доли правды о себе. Когда Клэр решила, что, отказывается продолжать борьбу? С кем она советовалась – с подругой, с дневником, с Дадли? Ведь я ее не слушала… И не могла ли я поступить точно так же в прошлом – проигнорировать свою дочь, потому что боялась услышать правду?
Слова Грейс Борн не шли у меня из головы. «Моя приемная мать говорила то же самое».
Нет. Курт
Но в памяти всплывали и другие образы – будто флаги, брошенные на лужайке. Трусики Элизабет, которые я нашла в чехле диванной подушки, хотя она еще не умела обращаться с «молнией». И как часто ему нужно было взять что-то в ванной, когда Элизабет купалась…
И каждую ночь, когда я укладывала Элизабет спать, она повторяла эти слова: «Не гаси свет», – точь-в-точь как когда-то Грейс Борн.
Я думала, что она перерастет эту фазу, но Курт говорил, что мы не должны потакать ее страхам. Тогда он предложил компромисс: свет все-таки будем гасить, но он полежит рядом, пока она не уснет.
«А что происходит, когда я засыпаю? – спросила она однажды. – Все останавливается?»
Возможно ли, что это был не забавный вопрос семилетки, все еще постигавшей устройство мира, а мольба ребенка, который хотел из этого мира бежать?
Я подумала о Грейс Борн, нашедшей укрытие за шарфами и вуалями. Подумала о том, что порой смотришь прямо на человека – и все равно не видишь его.
Я поняла, что, скорее всего, никогда не узнаю, что на самом деле произошло. Об этом не расскажет ни Курт, ни Элизабет. А Шэй Борн… Что бы он ни видел, отпечатки его пальцев нашли на пистолете. И после той, последней встречи я сомневалась, что смогу еще раз увидеть его.
«Ей лучше было умереть», – сказал он тогда, и я убежала от того, что он пытался донести.
Я вспомнила Курта и Элизабет, лежащих в обнимку в гробу, и к горлу подкатила тошнота.
– Мама, – тихо сказала Клэр, – ты в порядке?
Я коснулась ее щеки – в том месте, где под действием лекарств бутоном расцвел румянец. Сердце ее не справлялось с такой непосильной задачей, как розовые щеки.
– Нет, – призналась я. – Я умираю.
Она улыбнулась.
– Вот так совпадение.
Но это было не смешно. Я действительно умирала. Мало-помалу.
– Я должна тебе кое-что сказать. И ты меня возненавидишь, когда я договорю. – Я крепко сжала ее руку в своей. – Я знаю, что это несправедливо. Но ты – ребенок, а я – мать. И решение принимаю я, даже если сердце будет биться в твоей груди.
На глаза Клэр набежали слезы.
