что ж! Будем жить каждый сам по себе, отдав предпочтение двум высоким принципам: дед — традициям рода, я — праву сердца.
И, видя, что Эга по-прежнему молчит, добавил:
— Разве не так? Что ты на это скажешь? Неужели тебе нечего мне сказать, дружище?
Тот тряхнул головой, как бы очнувшись.
— Хорошо, я тебе скажу, что я думаю, и вполне откровенно. Какого черта, ведь мы говорим как мужчина с мужчиной!.. Так вот: твоему деду почти восемьдесят лет, тебе — двадцать семь или около того… Больно об этом говорить, и мне больнее, чем кому бы то ни было, но дед твой проживет недолго… Вот ты и подожди. Не женись. Вообрази, что у Марии очень старый отец, неуступчивый упрямец, который ненавидит сеньора Карлоса да Майа и его остроконечную бородку. Подожди; продолжай ездить в «Берлогу» на колымаге Мулата; дай деду спокойно дожить свой век, без разочарований и огорчений…
Карлос молча крутил ус, откинувшись в глубь коляски. В эти тревожные дни ему ни разу не приходила в голову такая разумная и простая мысль — подождать! Разве не его долг — оберечь старика от страданий?.. Мария, как всякая женщина, разумеется, страстно желает, чтобы любовник превратился в супруга с помощью брачных уз, которые все очищают и которые не может разорвать никакая сила. Но она и сама предпочтет такое законное освящение их союза, которое не будет ни поспешным, ни тайным… Неужели она, с ее искренностью и великодушием, не согласится избавить от мук этого святого старика? Ведь ей известна верность Карлоса, твердая и чистая как алмаз? Он дал ей слово, и с этой минуты они — муж и жена, не перед алтарем и не по церковным записям, они связаны честью и нерушимым единством сердец…
— Ты прав! — вскричал Карлос, хлопнув Эгу по колену. — Ты бесконечно прав. Гениальная мысль! Надо подождать… Но пока я жду…
— Что значит — пока ты ждешь? — смеясь, воскликнул Эга. — Какого черта? Это уж не моя забота!
И добавил серьезным тоном:
— Пока ты ждешь, воспользуйся преимуществами презренного металла, который обеспечивает достойную жизнь благородному человеку. Устрой свою жену, ибо отныне она твоя жена, здесь, в Оливаесе, или в другом месте, со вкусом, комфортом и достоинством, подобающим твоей жене… И пусть все идет своим чередом! Ничто вам не мешает совершить свадебное путешествие в Италию… Вернешься — продолжай курить папиросы и дай всему идти своим чередом. Вот в чем здравый смысл, именно так рассудил бы великий Санчо Панса… Что за штука у тебя в этом свертке, от которого так хорошо пахнет?
— Ананас… Значит, так, друг мой: ждать и пусть все идет своим чередом. Прекрасная мысль!
Прекрасная мысль! Она как нельзя больше соответствовала натуре Карлоса. Зачем, в самом деле, запутываться в сетях семейных неурядиц из-за избытка романтического рыцарства? Мария верит ему, он богат, молод; перед ними открыт мир, доступный и исполненный снисхождения. Надо лишь дать всему идти своим чередом.
— Ты прав, Эга! И Мария первая сочтет такое решение разумным и в духе модного нынче «оппортунизма»! Мне, конечно, жаль откладывать начало моей самостоятельной жизни в собственном home[132]. Но подождем! Счастье деда — превыше всего… И чтобы отпраздновать рождение столь прекрасной мысли, надеюсь, у Марии приготовлен столь же прекрасный обед!
Подъезжая к «Берлоге», Эга несколько опасался этой новой встречи с Марией Эдуардой. Он предвидел ее смущение и стыд — ведь она уверена, что Эга, близкий друг Карлоса, знает все о ее прошлом, о ее бедах, о ее связи с Кастро Гомесом. Поэтому он сомневался, надо ли ему ехать в «Берлогу». Но если он там не появится, Мария может счесть для себя оскорбительным его милосердное намерение пощадить ее стыдливость… Поэтому он решил «сразу броситься в самую глубину». Кто, если не он, первым протянет руку невесте Карлоса?.. И кроме того, его одолевало неуемное любопытство: какова она у себя дома, за собственным столом, эта прекрасная женщина с благородными манерами современной богини! Но все же он вылез из коляски в изрядном замешательстве.
Однако все вышло легко и непринужденно. Мария вышивала, сидя на ступеньке лестницы, ведущей в сад. Она и вправду слегка всполошилась и покраснела, завидев Эгу, который в растерянности стал ловить свой монокль; они молча и робко пожали друг другу руки; но тут Карлос с веселой улыбкой развернул ананас, и восторженные возгласы рассеяли смущение.
— О, какой великолепный!
— А цвет, переливается всеми оттенками!
— А какой аромат! Всю дорогу благоухал.
Эга не бывал в «Берлоге» с того злополучного бала у Коэнов; тогда он столько здесь выпил и так безумствовал! И он тотчас напомнил Карлосу о поездке в старой колымаге под дождем, о гроге, который готовил Крафт, об индюшатине, поданной на ужин…
— И я в костюме Мефистофеля, со своими страданиями!..
— По Маргарите?
— По кому же еще можно страдать в нашем блаженном мире, как не по Маргарите или по Фаусту?
Карлос пожелал показать Эге, как теперь выглядит «Берлога». И Мария, уже не смущаясь, провела гостя по дому, выразив сожаление, что он приехал в «Берлогу» лишь теперь, в конце лета, когда цветы почти отцвели. Эга шумно всем восхищался. Наконец-то «Берлога» перестала быть холодным и унылым музеем. Теперь тут можно приятно поболтать!
— Он просто варвар, Мария! — воскликнул сияющий Карлос. — Боится искусства! Ибер! Семит!..
Семит? Эга гордился тем, что он — чистокровный ариец! Именно поэтому он не смог бы жить в доме, где каждый стул хранит мрачную торжественность предков в париках…
— Но вся эта красивая мебель восемнадцатого века, — смеясь, воскликнула Мария, — напоминает скорей о легкомыслии, остроумии, изяществе манер…
— Ваша милость так полагает? — возразил Эга. — А у меня эта позолота, эти завитушки в стиле рококо вызывают представление о жеманном кокетстве… Нет! Мы живем в век Демократии! А чтобы почувствовать простую, здоровую и добрую демократическую радость, нет ничего лучше широких сафьяновых кресел и полированного красного дерева.
Так, непринужденно и с улыбкой беседуя о старинных вещах, они спустились в сад.
Меж самшитовыми деревьями прогуливалась мисс Сара, держа в руке закрытую книгу. Эга, которому было известно о ее ночных страстях, жадно впился в нее взглядом, нацелив на девушку монокль; и, когда Мария наклонилась срезать герань, жестом выразил Карлосу свое восхищение алыми губками англичанки и ее округлым бюстом, напоминающим грудку сытой горлицы… Затем в глубине сада, на качелях у беседки, они увидели Розу. Эга был просто сражен красотой девочки, ее матовой кожей, нежной, словно белая камелия. Он попросил разрешения поцеловать ее. Однако Роза потребовала, чтобы сначала он вынул стеклышко из глаза.
— Но это для того, чтобы лучше видеть тебя, лучше тебя видеть…
— Тогда почему же ты не носишь стеклышки в обоих глазах? Ведь так ты меня видишь только наполовину…
— Она очаровательна! Очаровательна! — бормотал Эга, хотя в душе счел девочку развязной и бесцеремонной. Мария сияла счастьем.
Обед еще больше подогрел веселое дружеское настроение. После супа Карлос завел речь о природе и о шале, который он намеревался построить в Синтре, по дороге к монастырю Капуцинов, и при этом произнес: «Когда мы поженимся». И Эга тоже намекнул на будущее событие, и весьма приятным для Марии образом. Теперь, когда Карлос навсегда утверждается в долговечном счастье (именно так он выразился), ему необходимо трудиться. И напомнил Карлосу, что когда-то он говорил с ним о своей мечте создать сенакль и журнал, с помощью которого сенакль задавал бы тон литературе, воспитывал хороший вкус, возвышал политику, насаждал цивилизацию, омолодил бы дряхлую Португалию… Карлос, наделенный умом, состоянием и красотой, — добавил, смеясь, Эга — должен возглавить сенакль. А как безгранична будет радость старого Афонсо да Майа!
