Великолепно!..
Столь великолепно, что Эга, отбросив все сомнения, отправился наверх переписывать письмо. Но едва он успел сесть за стол, как вошел слуга с телеграммой от Афонсо да Майа, возвещавшей о его прибытии на следующий день в «Букетик». Эге пришлось выйти и телеграфировать об этом Карлосу в Оливаес.
Карлос приехал в тот же вечер, к ночи, продрогший, с большим багажом, — он окончательно покинул Оливаес. Мария Эдуарда также вернулась в Лиссабон, в квартиру на улице Святого Франциска, заново отделанную под надзором мамаши Кружеса и снятую Карлосом на сей раз на полгода. Карлос выглядел огорченным, ему жаль было расставаться с «Берлогой». После ужина, сидя с Эгой у камина и куря сигару, он без конца вспоминал проведенные там веселые деньки, свой домик, утреннее купанье в большой бочке, праздник бога Чи, гитаристов, привезенных маркизом, долгие беседы за кофе при открытых окнах, когда вокруг зажженных ламп вились мотыльки… Оба надолго замолчали, задумчиво глядя на огонь и слушая, как снаружи, под зимним ветром, струи дождя хлестали в оконные стекла в безмолвии ночной тьмы.
— Сегодня я в последний раз прошелся по саду, — сказал Карлос, — на деревьях не было уже ни листика… А тебе глубокой осенью не бывает грустно?
— Еще как! — мрачно проронил Эга.
Назавтра, ясным белым утром, Эга и Карлос, не выспавшиеся, дрожа от холода, вышли из экипажа у вокзала Санта-Аполония. Поезд только что прибыл; они сразу увидели среди шумных пассажиров, вытекавших из открытых вагонных дверей, Афонсо в его старом плаще с бархатным воротником; опираясь на трость, он отбивался от окруживших его людей в фуражках с галунами, наперебой предлагавших ему отель «Террейренсе» или «Золотую голубку». За ним стоял месье Антуан, повар-француз, в цилиндре и с корзиной, в которой путешествовал Преподобный Бонифасио.
Карлос и Эга отметили про себя, что Афонсо постарел и погрузнел. Однако, обнимаясь с ним, не преминули похвалить его патриархальную крепость. Старик пожал плечами и пожаловался, что с конца лета у него бывали головокружения и приступы слабости…
— Ну, а вы-то оба выглядите великолепно! — добавил Афонсо, снова обнимая Карлоса и улыбаясь Эге. — И что за неблагодарность с твоей стороны, Джон, — все лето просидеть здесь и ни разу меня не навестить… Чем ты был занят? Чем вы оба заняты?
— Тысячью дел! — ответил Эга. — Планы, идеи, замыслы… К примеру, собираемся издавать просветительский журнал мощностью в тысячу лошадиных сил!.. За завтраком мы расскажем вам обо всем подробно.
За завтраком они и в самом деле только и говорили что о журнале, чтобы как-то оправдать свое пребывание в Лиссабоне, причем говорили так, будто журнал вот-вот начнет выходить, а в редакции лежат готовые для печати статьи; и они описывали старику направление журнала, критические идеи, которыми журнал будет руководствоваться… Эга уже подготовил труд для первого номера — «Столица португальцев». Карлос задумал серию очерков на английский манер под заголовком: «Почему у нас провалилась конституционная система». Афонсо слушал, восторгаясь их великими замыслами, и выразил желание участвовать в этом предприятии, финансируя его… По мнению Эги, сеньор Афонсо должен был и сам появиться на страницах будущего журнала, сказать свое слово на основе своих познаний и опыта. Старик в ответ рассмеялся. Куда там! Писать в журнале ему, для которого всегда было мукой написать письмо управляющему! К тому же все, что он может сказать отечеству, основываясь на собственном опыте, сведется к трем кратким советам, к трем фразам: политикам — «поменьше либерализма, побольше характера»; литераторам — «поменьше краснобайства, побольше мысли», а всем гражданам вообще — «поменьше прогресса, побольше нравственности».
Эга пришел в восторг! Вот они, истинные черты духовного обновления, ради которого они и затеяли журнал! Эти слова надо взять как символический девиз, написать их готическими буквами по фронтиспису, ибо Эга желал, чтобы их журнал был оригинальным во всем, начиная с обложки. И разговор пошел о внешнем виде журнала: Карлос хотел, чтобы обложка была голубая в стиле ренессанс, а Эга настаивал на точной копии «Обозрения Старого и Нового света», только более светлой, канареечного оттенка. Их воображение, подстегиваемое южным темпераментом, разыгралось, и теперь уже не только ради Афонсо да Майа смутная идея обретала различимые формы.
Карлос с загоревшимся взглядом восклицал, обращаясь к Эге:
— Шутки в сторону. Надо немедленно позаботиться о помещении для редакции!
— Да, да! И о мебели, и о типографских машинах! — вторил ему Эга.
Все утро они просидели в кабинете Афонсо с бумагой и карандашом, трудясь над списком будущих сотрудников. Но сразу же возникли разногласия. Кого из писателей Карлос ни предлагал, Эге они не нравились, ибо их стилю недоставало изящества и парнасского духа, в то время как задуманный журнал должен стать идеальным воплощением сих литературных достоинств. Карлосу некоторые литераторы также представлялись неподходящими, правда, он не мог признаться Эге, что не подходят они исключительно из- за невоспитанности и дурно сшитых костюмов…
Однако в одном вопросе они были единодушны: помещение редакции будет обставлено роскошно; диваны из врачебного кабинета Карлоса, кое-какие вещицы из «Берлоги», а над входом, возле которого будет красоваться швейцар в ливрее, — черная полированная доска с крупными золотыми буквами: «Португальское обозрение». Карлос улыбался и потирал руки, предвкушая, как обрадуется Мария, когда узнает об этом решении, которое, как ей того хотелось, положит начало его деятельности в новом очаге общественной мысли. А Эга уже видел журнал в обложке канареечного цвета на прилавках книжных магазинов, представлял, как его обсуждают на soirees y Гувариньо, как его не без опасения перелистывают политики, члены палаты.
— Нынче зимой Лиссабон у нас зашевелится, сеньор Афонсо да Майа! — крикнул Эга, воздевая руки к самому потолку.
Счастливее всех был старик.
После ужина Карлос попросил Эгу поехать с ним на улицу Святого Франциска (куда Мария перебралась в то же утро), дабы возвестить о начале великого дела. Но у подъезда они увидели повозку, с которой сгружали чемоданы; Домингос, помогавший возчикам, сообщил, что сеньора только что села ужинать, пристроившись на краешке стола, не застеленного скатертью. При таком беспорядке в доме Эга подниматься не захотел.
— До свидания, — сказал он Карлосу. — Пойду-ка разыщу Симона Кравейро и поговорю с ним относительно «Обозрения».
Он не спеша прошелся по Шиадо, просмотрел телеграфные сообщения в агентстве «Гавас». На углу улицы Нова-да-Триндаде какой-то охрипший субъект в длинном пальто предложил ему «билетик». Неподалеку, в тени отеля «Альянс», слышались другие голоса:
— Билеты в Жиназио! Совсем недорого! Билеты в Жиназио! Кому билет в Жиназио?
Беспрестанно подъезжали экипажи с ливрейными кучерами. Жиназио празднично сиял огнями газовых рожков. Эга нос к носу столкнулся с Крафтом, подходившим к театру со стороны Лорето, в белом галстуке и с цветком в петлице.
— Что тут творится?
— Какой-то благотворительный праздник, — ответил Крафт. — Дамы устраивают, мне прислала билет баронесса д'Алвин… Пойдемте туда, поможете мне тащить на Голгофу крест милосердия.
Эга, рассчитывая пофлиртовать с баронессой, тотчас купил билет. В вестибюле Жиназио они встретили Тавейру, который прохаживался в одиночестве и курил, дожидаясь конца первой комедии под названием «Запретный плод». Тогда Крафт предложил пойти в буфет и выпить рома.
— Ну что там с кабинетом министров? — спросил он, как только они уселись за столик в углу зала.
Тавейра не знал. Все эти два долгих дня плелись ужасные интриги. Гувариньо домогается портфеля министра общественных работ, Видейра — тоже. Рассказывают о страшном скандале из-за синдикатов в резиденции премьер-министра Са Нунеса, который в конце концов хватил кулаком по столу и крикнул: «Тихо! Вы не на пикнике в Азамбуже!»
— Негодяй! — возмущенно воскликнул Эга.
Потом заговорили о «Букетике», о приезде Афонсо, о возвращении Карлоса к светской жизни. Крафт
