Гимараэнсу. Но морщинистое лицо ветерана демократии еще хмурилось — он желал, чтобы сеньор Эга (если у него нет на сей счет сомнений) заявил здесь, в присутствии друга Аленкара, что он, Гимараэнс, вовсе не похож на пьяницу…
— Дорогой сеньор, — воскликнул Эга, стуча монетой по доске, чтобы подозвать буфетчика, — напротив! Я с превеликим удовольствием заявляю перед Аленкаром и перед всем светом, что вы истинный джентльмен и патриот!
Тут они обменялись энергичным рукопожатием, и сеньор Гимараэнс выразил удовольствие по поводу знакомства с сеньором Жоаном да Эгой, столь одаренным и свободомыслящим молодым человеком. Если его милости понадобится что-нибудь по части политики или литературы, нужно только написать по всемирно известному адресу: «Редакция «Rappel», Париж»!
Аленкар ушел. Эга и Гимараэнс покинули буфет вместе, обмениваясь впечатлениями о вечере. Сеньору Гимараэнсу претило ханжество и раболепство Руфино. Когда тот стал разглагольствовать о крыльях принцессы и о церковных крестах, он чуть не крикнул ему из зала: «Сколько тебе заплатили, мерзавец?»
Вдруг Эга остановился и поспешно снял шляпу:
— О, сеньора баронесса, вы уже нас покидаете?
По лестнице медленно спускалась баронесса Алвин в сопровождении Жоаниньи Пилар, на ходу завязывая ленты зеленой плюшевой накидки. Она пожаловалась на мучительную головную боль, хотя речь Руфино привела ее в восторг… Однако целый вечер слушать речи и стихи — утомительно. А сейчас там какой-то человечек играет что-то классическое…
— Это мой друг Кружес!
— Ах, он ваш друг? Отчего ж вы ему не сказали, что лучше бы сыграть «Пиролито»?
— Ваша милость огорчает меня пренебрежением к музыкальному таланту… Прикажете проводить вас до кареты? Очень жаль… Доброй ночи, сеньора дона Жоана!.. Ваш покорный слуга, сеньора баронесса! Избави вас бог от вашей головной боли!
Она еще раз обернулась и с улыбкой погрозила ему веером:
— Не притворяйтесь, сеньор Эга! Вы же не верите в бога.
— О, простите… Да избавит вас дьявол от вашей головной боли, сеньора баронесса!
Старый демократ деликатно удалился. Войдя в зал, Эга увидел на сцене Кружеса: тот сидел за роялем на слишком низком табурете, так что длинные фалды его фрака касались пола, и, уткнувшись острым носом в ноты, старательно ударял по клавишам. Эга на цыпочках двинулся по красной ковровой дорожке теперь уже полупустого прохода; воздух в зале посвежел, усталые дамы зевали, прикрывая рот веером.
Он остановился возле доны Марии да Кунья, сидевшей на скамье, куда втиснулся весь ее интимный кружок: маркиза Соутал, сестры Педрозо и Тереза Дарк. Милейшая дона Мария тотчас тронула Эгу за руку и спросила, кто этот взлохмаченный музыкант?
— Это мой друг, — прошептал Эга. — Великий маэстро Кружес.
Кружес… Имя, переданное из уст в уста, ни одной из дам не было знакомо. А что, он сам сочинил эту грустную пьеску?
— Это «Патетическая соната» Бетховена, сеньора Дона Мария да Кунья.
Одна из сестер Педрозо не расслышала как следует название сонаты. И в результате маркиза де Соутал, особа весьма церемонная и красивая, держа у носа флакон с нюхательной солью, сказала соседке, что это «практическая» соната! По скамье прокатился приглушенный смех. «Практическая» соната! Восхитительно! Любитель скачек Варгас, сидевший крайним на следующей скамье, обратил к дамам широкое безусое и красное как мак лицо:
— Прекрасно, сеньора маркиза, просто великолепно!
Шутку пересказывали другим дамам, которые оборачивались и улыбались маркизе под шелест вееров. Маркиза торжествовала, нюхая соль, красивая и чинная, в старом платье из черного бархата, меж тем как сидевший впереди седобородый любитель музыки гневно сверкал на шумливый кружок стеклами пенсне в золотой оправе.
В зале нарастал шум. Простуженные громко кашляли. Мужчины разворачивали «Вечернюю газету». А несчастный Кружес еще ниже склонялся над клавиатурой, так что ворот фрака упирал ему в затылок, и, весь в поту, обескураженный таким шумным невниманием, в спешке играл кое-как, лишь бы поскорее закончить.
— Полный провал, — объявил Карлос, подойдя к Эге и дамскому кружку.
Ах, какой сюрприз для доны Марии да Кунья, какая радость! Наконец-то он появился в свете — сеньор Карлос да Майа! Таинственный Принц! Где он пропадал все лето? Все ждали его в Синтре, кое-кто даже с явным и мучительным нетерпением… Яростное «Тсс-с!» седобородого любителя музыки заставило ее замолчать. Но тут Кружес взял два резких аккорда, отодвинул табурет и убежал со сцены, вытирая руки платком. Раздались редкие и жидкие хлопки — дань вежливости — одновременно со всеобщим вздохом облегчения. Эга и Карлос поспешили к выходу, где их уже ждали маркиз, Крафт, Тавейра — все хотели обнять и утешить бедного Кружеса: тот весь дрожал и закатывал глаза.
В зале наступила выжидательная тишина, и на сцене появился очень тощий и очень высокий мужчина с большой тетрадкой в руке. Кто-то рядом с Эгой сказал, что это Прата, который будет говорить о «Положении сельского хозяйства в провинции Миньо». На сцену поднялся служитель и поставил на стол канделябр с двумя свечами; Прата, став боком к свету, уткнулся в тетрадку и что-то неторопливо забубнил себе под нос; его усыпляющее, молитвенное бормотание время от времени прерывалось пронзительными жалобными возгласами, и тогда до зала доносилось: «…поголовье скота… упадок хозяйств… плодородный, но оставленный без внимания район…»
Речь Праты вызвала массовое и бесшумное бегство, которого не могло сдержать шиканье старательного распорядителя праздника, стоявшего на ступеньках у сцены. В зале остались только дамы да несколько пожилых чиновников, которые тщетно пытались, приложив ладонь к уху, вслушиваться в молитвенное бормотание оратора.
Эга, тоже сбежавший из «цветущего рая Миньо», снова столкнулся с сеньором Гимараэнсом.
— Какая тоска, а?
Демократ согласился, что оратор не очень-то заинтересовал публику… Потом, ухватив Эгу за пуговицу фрака, он сказал:
— Надеюсь, у вас не создалось впечатления, что я на стороне племянника и защищаю его…
Ну, разумеется, нет! Эга прекрасно понял, что Гимараэнс не питает к Дамазо никакой родственной привязанности.
— Отвращение, сеньор, одно отвращение. Когда он впервые приехал в Париж и узнал, что я живу в мансарде, он даже не зашел ко мне! Этот недоумок корчит из себя аристократа… Но вы-то знаете, что он сын биржевого спекулянта!
Он достал портсигар и важно добавил: — Его мать, моя сестра, — хорошего рода. Несчастливо вышла замуж, но была из порядочной семьи! При моих взглядах, как вы понимаете, все это дворянство, грамоты, гербы — blague и еще раз blague! Но если обратиться к португальской истории… Гимараэнсы да Байррада — голубая кровь.
Эга улыбнулся, вежливо соглашаясь.
— Вы скоро уезжаете в Париж?
— Завтра же, через Бордо… Теперь, когда шайка маршала Мак-Магона, герцога де Брольи и Деказа полетела ко всем чертям, можно хотя бы дышать…
В этот момент проходившие мимо рука об руку Телес и Тавейра обернулись и с любопытством посмотрели на сурового старика во всем черном, громко рассуждавшего с Эгой о маршалах и герцогах. Эга заметил на сей раз, что на борце за демократию был новый кашемировый редингот; его старая шляпа выглядела внушительно, и Эга с удовольствием продолжил беседу со столь безупречным и почтенным джентльменом, который явно произвел впечатление на его друзей.
— Республика и в самом деле, — заметил он, идя рядом с сеньором Гимараэнсом, — кое в чем себя скомпрометировала!
— Погубила! А я, дорогой сеньор, оказался не у дел лишь за то, что позволил себе высказать несколько горьких истин на анархистском митинге. Меня даже уверяли, что на заседании кабинета
