Карлосом, видя перед собой розы — предмет гордости старого Афонсо и чувствуя спиной сквозь открытые окна благородную роскошь «Букетика», сын ростовщика вкушал один из сладостных часов, проводимых им ныне в лоне семейства Майа.
На следующее утро после ужина в отеле «Центральный» сеньор Салседе посетил «Букетик» с тем, чтобы оставить свою визитную карточку, весьма затейливо изукрашенную, где на одном из уголков был помещен его крошечный фотографический портрет; вверху над именем — ДАМАЗО КАНДИДО ДЕ САЛСЕДЕ — красовался шлем с перьями, а внизу — почетное звание: командор ордена Христа; еще ниже значился адрес — улица де Сан-Домингос, в Лапа, но он был зачеркнут и рядом, синими чернилами, был приписан адрес более «шикарный» — «Гранд-отель», Бульвар Капуцинок, номер 103. Затем Дамазо вручил свою карточку слуге во врачебном кабинете Карлоса. И наконец однажды, на Атерро, увидев Карлоса, который шел пешком, Дамазо кинулся к нему и увязался провожать, так что Карлосу ничего не оставалось, как пригласить его в «Букетик».
Едва ступив на порог, Дамазо разразился восторженными восклицаниями, замирая, словно в музее, перед коврами, фаянсом и картинами и повторяя свою излюбленную фразу: «Вот это шик!» Карлос повел его в курительную, где Дамазо не отказался от сигары и, подрагивая ногой, принялся изливать свои мнения и вкусы. Он находил Лиссабон убогим и чувствовал себя хорошо только в Париже, в особенности по части «женского пола», коего в Лиссабоне явная нехватка; впрочем, и здесь провидение не столь уж к нему неблагосклонно. Он любит антикварные вещицы, но его нередко надували с ними, а старинные кресла, к примеру, не кажутся ему удобными. Чтение его развлекает, и на ночном столике у него всегда громоздятся книги; в последнее время он читал Доде, про которого ему говорили, что это шикарный писатель, но для него Доде немного сумбурен. В юности он, бывало, все ночи, до четырех-пяти утра, проводил в неистовом разгуле! Теперь нет, он переменился и утихомирился; правда, следует сознаться, что время от времени он предается небольшим излишествам, но лишь по праздникам… Вопросы, которые он задавал Карлосу, были ужасающи. Полагает ли сеньор Майа шикарным держать английский кеб? Какое место более элегантно для молодого светского человека, захотевшего провести лето за границей, — Ницца или Трувиль? Уже прощаясь, он серьезно и с волнением спросил у сеньора Майа (если сеньор Майа не делает из этого тайны) имя его портного.
И с этого дня Дамазо не оставлял Карлоса в покое. Если Карлос появлялся в театре, Дамазо тут же вскакивал с кресла, нередко среди торжественной тишины, когда публика наслаждалась прекрасной арией, и, наступая на ноги мужчинам, сминая туалеты дам, поспешно выходил, с треском расправляя цилиндр, затем усаживался в ложе возле Карлоса, краснощекий, с камелией в петлице фрака и запонками, каждая величиной с огромный шар. Раз или два, когда Карлосу случалось быть в Клубе, Дамазо тут же прерывал партию, невзирая на ропот партнеров, и прилипал к сеньору Майа, предлагая ему вишневый ликер, сигары, следуя за ним из залы в залу, подобно преданной овчарке. Однажды, бродя вот так, Карлос отпустил какую-то банальную шутку; и вдруг Дамазо буквально зашелся от хохота и стал кататься по дивану, держась за живот и крича, что сейчас лопнет! Вокруг них столпились посетители, и Дамазо, задыхаясь, повторил шутку; Карлос, не зная, куда деваться от стыда, спасся бегством. В конце концов он возненавидел Дамазо; встречая его, разговаривал с ним сквозь зубы, поворачивал на всем скаку свой экипаж, едва различал издали его красные щеки и округлые ляжки. Все было тщетно: Дамазо Кандидо Салседе вцепился в него навеки.
Вскоре Тавейра принес в «Букетик» сногсшибательную историю: накануне в Клубе (сам он там не был, но ему рассказали) некий субъект по имени Гомес в кругу лиц, обсуждавших семейство Майа, громко сказал, что Карлос — осел! Дамазо, который до того сидел в стороне, погруженный в «Обозрение», вскочил, смертельно бледный, и заявил, что, имея честь быть другом сеньора Карлоса да Майа, он съездит сеньора Гомеса тростью по физиономии, если тот осмелится еще хоть раз сказать что-либо подобное о его друге; сеньор Гомес проглотил оскорбительную угрозу, опустив глаза долу, будучи от рождения рахитичного склада и еще потому, что нанимает квартиру в доме, принадлежащем Дамазо, и давно задолжал за нее. Афонсо да Майа счел поведение Дамазо отменным и выразил желание, чтобы Карлос пригласил сеньора Салседе в «Букетик» к ужину.
День, когда Дамазо получил приглашение, был для него прекрасен, будто соткан из золота и лазури. Но еще более прекрасным было то утро, когда Карлос, несколько смущенный, еще не встав с постели, принял его в спальне, словно давнего друга. Так началось их приятельство. Дамазо стал обращаться к Карлосу на «ты». В ближайшую неделю в нем открылись разного рода полезные таланты. Так, он был отправлен оплатить пошлину в таможне за прибывший для Карлоса гардероб (Виласа в это время уехал в Алентежо). Появившись в «Букетике», когда Карлос готовил статью для «Медицинской газеты», Дамазо предложил переписать ее и обнаружил превосходный почерк, чудо каллиграфии; с тех пор он проводил целые часы за письменным столом Карлоса: прилежный и красный от усердия, он, высунув кончик языка и выпучив глаза, копировал всякого рода журнальные заметки и материалы для книги Карлоса. Такая преданность заслуживала дружеского «ты». И Карлос перешел с ним на «ты».
Дамазо меж тем подражал Карлосу в каждой мелочи, начиная с бороды, которую он тоже начал отпускать, и кончая моделью ботинок. Он посещал лавки старьевщиков и возил целыми каретами всякий археологический мусор: старые подковы, обломки изразцов, ручку от чайника… И если по пути встречал кого-либо из знакомых, останавливал его и, приоткрывая дверцу кареты, словно вход в святилище, хвалился своими приобретениями:
— Каково? Настоящий шик! Еду показать сеньору Майа. Взгляните-ка на это, а? Неоспоримое средневековье, эпоха Людовика Четырнадцатого. Карлос умрет от зависти!
В счастливой этой дружбе Дамазо выпадали, однако, и часы испытаний. Нелегко ему было, сидя молча в кресле, слушать нескончаемые дискуссии Карлоса с Крафтом об искусстве и науках. И — о чем Дамазо поведал позднее — порой он немного обижался, когда в лаборатории Карлос и Крафт использовали его тело для опытов с электричеством… «Они были как два демона, которые колдовали надо мной, — говорил он сеньоре графине де Гувариньо, — именно тогда я проникся отвращением к спиритизму!»
Но за все это он бывал вознагражден по-королевски, когда на диване в Клубе или за чаем в гостях он мог сказать, проведя рукой по волосам:
— Сегодня мы с сеньором Майа провели божественный день! Рассматривали его коллекцию оружия, антикварные вещи, беседовали… Шикарный день! А завтра у нас с утра с ним дела… Поедем за подушками…
В это воскресенье они действительно должны были отправиться за подушками в Лумьер. Карлос задумал украсить свой будуар старинными атласными подушками, отделанными двухцветным бисером и золотым шитьем. Старый Абраам облазил в их поисках весь Лиссабон со всеми предместьями и наконец известил Карлоса, что отыскались две драгоценные подушки — so beautiful! oh! so lovely!
Уже трижды Дамазо кашлял и смотрел на часы, но, видя, что Карлос спокойно читает журнал, вновь принимал ленивую позу шикарного светского человека, изучающего «Фигаро». Наконец в комнатах часы эпохи Людовика XV серебряно проиграли два раза.
— Вот это новость! — воскликнул вдруг Дамазо, хлопая себя по ляжке. — Посмотри-ка, о ком тут пишут! О Сюзанне! О моей Сюзанне!
Карлос не отрывал глаз от страницы журнала.
— Карлос! — воззвал к нему Дамазо. — Сделай милость, послушай! Послушай, какая новость! Сюзанна — это одна крошка, которую я знавал в Париже… Какой у нас был роман! Она так пылала ко мне страстью, даже хотела отравиться, черт побери! «Фигаро» сообщает, что она дебютировала в Фоли-Бержер. О ней говорят! Здорово, а? Шикарная девочка… «Фигаро» расписывает ее любовные приключения, разумеется, про нас с ней им тоже известно… В Париже всегда все известно. Надо же — Сюзанна! У нее премиленькие ножки! А чего мне стоило отделаться от нее!
— Женщины! — пробормотал Карлос, еще более углубившись в журнал.
Едва Дамазо заводил разговор о «своих победах», он уподоблялся нескончаемому, неудержимому потоку, ибо жил в твердом убеждении, что все женщины, если они несчастны, несчастны оттого, что обольщены его персоной и туалетами. В Лиссабоне и в самом деле было почти так. Богатого, принятого в
