«Неужели и в наши дни еще составляют такие?» — удивлялся он в своем письме. — Много проще было бы каждый существенный признак обозначить точкой в системе координат. А если их много, то нет ничего проще, как перейти к многомерному, или фазовому, пространству. И по этим точкам в n-мерном пространстве вычертить n-мерную кривую. Таким образом, мы сведем все существенные русалкопараметры к одному полин
«Ув. Энн Артурович! Предварительно проанализировал Carrula immunda. Как Вы, разумеется, знаете:
Удивительно красивая русалка. Она почти так же прекрасна, как многочлен Лежандра!
С приветом Руссалкин».
Ну что тут скажешь… Ругательница не такая уж красивая русалка, но я, простой естествоиспытатель, даже ее предпочитаю этакому фокусу-покусу. Разумеется, в ответном письме я расхваливал красоту уравнения, поскольку наконец-то наука о русалках попала в поле зрения математиков.
Описав русалок в виде многочленов — эта работа, как видно, не доставила ему особого удовольствия, — математик приступил к вопросам метаморфоз. И тут он вспыхнул, как береста.
Руссалкин был человек своеобразный: если я порой беспокоился из-за недостатка предоставляемых данных, то ему это никогда не мешало, наоборот, чем больше было неизвестных, тем заманчивее казалась ему работа. Особенное удовольствие доставляло ему изобретение новых, непременно носящих его имя констант. Однажды он признался, сияя от счастья, что если Планку и Больцману из-за сравнительной простоты исследуемого материала («Для таких голов безнадежно элементарного», — констатировал он) приходилось довольствоваться одной лишь константой, то перед ним благодаря миру русалок, — в которых он, как и прежде, нисколько, разумеется, не верит, — открыты значительно более широкие перспективы.
Сейчас нам известны две основные константы Руссалкина и девятнадцать дополнительных, также носящих его имя. В одном лишь вопросе он был непреклонен. Стоило мне вполголоса намекнуть, что было бы очень справедливо дать одной из констант имя крупного русского и эстонского ученого М. И. Эйзена, как он буквально вскипел: дескать, совершенно неэтично запечатлевать в чистой математике какого-то западного провинциала-язычника.
В последний период нашего, если так можно сказать, сотрудничества, Руссалкина охватило непонятное беспокойство. Правда, многие тома прекрасных дифференциальных уравнений по-прежнему были ему милы (разумеется, во всех уравнениях фигурировал целый выводок констант Руссалкина; греческих букв оказалось мало, и он уже начал вводить древнееврейские), и все же он признался мне, что мечтает о простом и всеохватывающем уравнении. Гравитацию, искривление пространства-времени, соотношение неопределенностей Гейзенберга (и шут знает что еще, для меня эти понятия — темный лес) можно якобы привести к некоему потрясающему синтезу с теорией метаморфоз русалок — ему уже во сне это снится. Это якобы крайне просто и, помимо всего, окончательно разрешит проблему кварк-русалок; но пока вот от него ускользает. Нет сомнения, что гениальный голубоглазый ленинградец рано или поздно решил бы эту задачу, если бы труд его жизни не прервала скоропостижная кончина в водах Ильмень- озера.
Свидетели этого трагического и несколько странного случая впоследствии рассказывали мне о нем.
У Василия Петровича Руссалкина вошло в привычку часами сидеть на берегу, на большом камне, смотреть на игру волн и время от времени что-то заносить в свою записную книжку.
В тот жаркий предобеденный час коллеги моего друга уплыли на середину озера, а он остался на любимом камне. Неуловимая улыбка скользила по его губам. Внезапно он вскочил и радостно закричал: «Какое простое решение! Какое красивое! Вон оно, на том листке папируса, что плавает у меня под ногами… А на обороте — общее решение великой теоремы Ферма. Давайте сюда, ребята, поймаем его!»
И Василий Петрович Руссалкин прыгнул в воду…
Когда подоспели коллеги-математики, он был уже мертв… Воды в том месте, куда он кинулся, было едва по колено. Однако никакого листка папируса не оказалось.
Великий ученый погиб в кульминационный момент своей жизни. В какой-то степени чувство моей вины смягчается тем обстоятельством, что он не верил в русалок; как же тогда они могли быть виноваты в его смерти…
Трудам Руссалкина суждена долгая жизнь. Своей гениальностью он чем-то напоминал У. Леверье. Если тот смог, опираясь на расчеты, предсказать существование и местоположение планеты Нептун, то мой друг отличался не меньшими достижениями.
Во время путешествия по Франции (к сожалению, это была первая и последняя заграничная поездка молодого человека; между прочим, он играючи выучил 23 иностранных языка!) в одном из музеев он увидел нюхательную табакерку Вольтера. Он ее быстренько взвесил и обмерил. Своим друзьям Руссалкин сказал, что займется теперь интересными вычислениями. Закончив их, он познакомил меня с результатами.
Он представил точные параметры русалки, которая могла бы перевоплотиться в нюхательную табакерку Вольтера. И эта русалка нам уже известна! Знаменитый французский демонолог Марсель Мажисьен неоднократно встречался с этой полной шарма и легкой иронии русалкой и решил назвать ее в честь преждевременно покинувшего нас Василия Петровича колодезной проказницей Руссалкина.
В будущих французских определителях русалок — они теперь повсюду должны пачками выходить в свет по примеру нашего издания — мы надеемся в самом скором времени познакомиться с подробным описанием этой русалки, по странному стечению обстоятельств связавшей двух великих мужей.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Итак, наше исследование можно на этом закончить. Читатель познакомился с начатками наядологии, известными к настоящему времени видами русалок и формами их превращений. Мы попытались дать руководящие указания для практической работы в полевых условиях, рассмотреть некоторые этические вопросы. Автор полагает, что путь для потенциального друга русалок намечен; далее каждый должен идти самостоятельно.
Составитель определителя и его многочисленные помощники надеются, что представление читателей о русалковедении до некоторой степени изменилось — возможно, стало яснее, что это не какая-то лженаука, а одна из равных в семье наук, изучающих природу.
Вопросов русалкофизики мы коснулись весьма поверхностно, впрочем, как нам кажется, эти вопросы не представляют собой ничего сколько-нибудь нового. Материалисты всегда говорили о бесконечном разнообразии форм материи. Они подчеркивали, что новые теории не обязательно отвергают старые, а часто включают их в себя в качестве частных приложений: так обстояло дело с физикой Ньютона и Эйнштейна, с евклидовой и неевклидовой геометрией.
О превращении массы в энергию и раньше все знали. К сожалению, этот так называемый дефект массы связан в сознании и памяти людей с Хиросимой и Нагасаки. Мы еще до сих пор не умеем превращать массу в энергию без радиоактивной опасности, мы не умеем трансформировать ее с такой же легкостью, как это делают русалки. Но то, что мы не можем сегодня, мы, вероятно, сможем завтра.
Характерно, что во всей наядологии, как и в науке демонологии вообще, ничего не осталось (после открытий в области русалкофизики) от их мистического содержания. Средневековая демонология, занимавшаяся бесконечными рассуждениями о том, «сколько чертей может поместиться на кончике иголки», из обскурантистских умствований превратилась в науку, повернутую лицом в будущее. Демонология не
