Он попытался читать, раскрыл наугад первую попавшуюся книгу. Не сумел понять ни строчки, как будто текст был написан на каком-то незнакомом языке.
Просидев еще несколько минут неподвижно, профессор обнаружил, что молится про себя. Только на это он был сейчас способен.
Телефонный звонок заставил его вскочить. Он так резко схватил трубку, что едва не сшиб аппарат.
– У нас на Лубянке среди заключенных ее пока не нашли, – прозвучал в трубке мрачный голос Бокия. – Уншлихт на совещании, как только освободится, я свяжусь с ним.
– А Иванов? Иванова нашли?
– Успокойтесь. Отправляйтесь домой. Уже поступило распоряжение от Владимира Ильича. Всех, кого нужно, подняли на ноги. Я послал телеграмму Феликсу в Томск.
– Глеб Иванович, давайте я сам приеду к вам, на Лубянку, я не могу просто сидеть и ждать!
– Ни в коем случае! – резко выкрикнул Бокий и добавил, уже мягче: – Зачем вам приезжать? Вероятно, ее там нет. Впрочем, я проверю еще раз.
– Где же она?
– Михаил Владимирович, я бросил все свои дела и занимаюсь поисками. А вы, вместо того чтобы помогать мне, мешаете, отнимаете время. К вечеру все разъяснится. Отправляйтесь домой. Я позвоню.
– Так уже вечер. Подождите, Глеб Иванович, еще одну минуту. Когда вернется Федор?
Но Бокий положил трубку.
На ватных ногах профессор вышел из кабинета, спустился вниз, сел в автомобиль прямо в халате и, пока ехал, все время думал: «Вдруг Бокий позвонит домой, а там только няня и Мишенька? Они ничего не поймут, перепугаются».
В квартире было тихо. Никто не встретил Михаила Владимировича, только Марго прискакала, вскарабкалась к нему на плечо. Он сразу прошел в детскую. Миша лежал в кроватке, рядом сидела няня.
– Наплакался, спит, – сообщила она шепотом. – Таня обещала ему кукольный театр, а вот до сих пор нет ее.
– Где мама? – сквозь сон пробормотал Миша.
Михаил Владимирович наклонился, поцеловал его, обнаружил, что ребенок пылает. И без термометра было ясно: не меньше тридцати восьми.
– Дед, где мама? – всхлипнув, повторил Миша.
– Задержалась в университете. Ну-ка, открой рот, я горлышко посмотрю.
– Ничего не болит, хочу в кукольный театр, где мама?
Миша хныкал, не давал смотреть горло, отталкивал трубку фонендоскопа, крутился так, что невозможно было прощупать железки, и чуть не разбил термометр. Няня пыталась помочь, удержать его, заговорить. Марго уселась к нему на подушку, гладила по голове, бормотала что-то на своем обезьяньем языке. Но он ничего не хотел слышать, доводил до исступления себя, деда, няню, повторяя:
– Где мама?
Уговоры заняли минут сорок. Наконец удалось посмотреть горло, оно было распухшим и красным, с характерным сероватым налетом.
«Дифтерия», – прошуршал в голове профессора какой-то чужой ехидный шепоток.
Михаил Владимирович бросился к телефону, позвонил в больницу, попросил, чтобы кто-нибудь срочно привез ему противодифтерийную сыворотку. И тут же набрал номер Бокия, но того не было на месте.
Оставалось ждать, снимать шпателем и отсасывать через трубочку дифтеритные пленки, делать уксусные компрессы, чтобы немного сбить жар, врать, что маму задержали в университете, а потом попросили подежурить в госпитале, и слышать это бесконечное, мучительное:
– Где мама?
А Бокий все не звонил, и не звонили из больницы. Достать свежую сыворотку было трудно. К десяти вечера Миша уснул, но метался, всхлипывал, кашлял. Пришел Андрюша и тут же убежал, заявив, что сыворотку раздобудет сам, у одного приятеля есть знакомый барыга, и задорого можно купить любые лекарства.
Михаил Владимирович дал ему денег, и на вопрос, где Таня, ответил то же, что отвечал Мише: задержали, попросили отдежурить.
– Она прошлую ночь дежурила, как она выдержит? – спросил Андрюша.
– Ну, ты же ее знаешь, – Михаилу Владимировичу удалось изобразить улыбку, впрочем, довольно фальшивую.
В одиннадцать он решился позвонить Бокию домой. Трубку взяла Лена.
– Папа вернется сегодня очень поздно. Что-нибудь передать?
– Нет, спасибо.
В полночь явился Валя Редькин, принес сыворотку, рассказал, что с ним связалась Лена Седых.
– Представляете, даже в Солдатенковской сыворотка просроченная. Достал свежую каким-то чудом, через знакомого провизора. Сказал, что для вашего внука, так он даже денег не взял, вот еще передал шпатели, трубки и кучу каких-то снадобий.
Комок в солнечном сплетении слегка подтаял. При дифтерии главное ввести сыворотку вовремя. Миша немного похныкал от укола, но потом сразу уснул. Няня давно уж дремала в кресле у его кроватки. Михаил Владимирович поднял ее, отвел к ней в комнату, уложил, заверил, что теперь все будет хорошо. И услышал, как она пробормотала сквозь сон: «Где Таня?»
Валя ждал профессора в кухне. На примусе кипел чайник.
– Ордер действительно подписал Уншлихт, и это очень скверно. Ленин отдал устное распоряжение, ему пообещали разобраться, но предупредили, что обвинения весьма тяжкие. Глеб не звонит потому, что ему нечего сказать.
– Они нашли Таню?
– Да. Она на Лубянке, в специзоляторе. Фамилия ее следователя Мухин.
Профессор едва присел на табуретку и тут же вскочил:
– Я поеду к ней.
– Бесполезно. Вас не пустят. В специзоляторе сидят злейшие враги советской власти, ни свиданий, ни передач. Успокойтесь, послушайте. Формальных поводов арестовать Таню более чем достаточно. «Ледовый поход» сегодня считается самой опасной и сильной белогвардейской организацией. Муж Тани – один из лидеров.
– У нее нет никаких контактов с мужем, – простонал профессор, – они даже не переписываются.
– Она встречалась с Элизабет Рюген. Недавно она была в гостях на дне рождения своей сокурсницы Лидии Плотниковой. Отец этой девушки состоял в партии правых эсеров. Вся семья арестована.
– Ну и что? При чем здесь Таня?
– Совершенно ни при чем, – Валя встал, налил чаю, придвинул стакан профессору, – и дело вовсе не в Тане. Вас хотят убрать подальше от больного Ленина.
– Зачем?
– Причин много. Вы беспартийный, идеологически чуждый элемент, пробрались на самый верх. Вы его лечите, а им нужно совсем другое.
– Что же?
– Изолировать его, тихо свести на нет, а потом из него, мертвого, сделать идола. Вы мешаете им. Но тронуть вас они не смеют. Если вы помчитесь на Лубянку, будете рваться, требовать свидания, они обязательно устроят какую-нибудь мерзкую провокацию.
– Что же делать?
– Ждать. Ленин пока ограничился устным распоряжением, потому что в данный момент неплохо себя чувствует и ему не до вас. Но скоро вы ему понадобитесь. Вы скажете, что не возьметесь его лечить, пока ваша дочь в тюрьме. Ваши нервы расстроены, вы думаете только о дочери и в таком состоянии не можете выполнять свои врачебные обязанности.
В прихожей стукнула дверь. Вернулся Андрюша, всклокоченный, сердитый, и прямо с порога сообщил:
– Этот мерзавец пытался подсунуть мне все, что угодно, кроме сыворотки, уверял, будто дифтерия
