себя? Или будет разумнее притвориться, что он все еще без сознания?
Разговор закончился пару минут назад. Прозвучали тяжелые мужские шаги по чему-то мягкому, вероятно, пол в помещении был покрыт толстым ковром. Хлопнула дверь.
Он уже определил, что лежит на диване. Где-то справа приоткрыто окно, оттуда веет свежим ветром. Куртку и ботинки с него сняли, но брюки и джемпер не тронули. Значит, письмо должно быть на месте, в нагрудном кармане сорочки под джемпером.
Федор смутно помнил, как его затащили в машину. Помнил, как вынесли из машины, уложили, ощупали, вывернули карманы брюк.
«Кажется, письмо на месте, а все-таки не худо проверить», – подумал он, и тут низкий мужской голос произнес по-русски:
– Ну, ну, Дисипль, хватит притворяться. Вы уже очнулись, можете снять повязку.
Федор резко сел, сорвал повязку, увидел небольшой, уютный, дорого обставленный кабинет. Письменный стол. Напротив дивана кресло. В кресле пожилой мужчина, длинный, худой, но с большим животом, совершенно лысый, в добротном сером костюме. Верхний свет не горел, только лампа на столе, потому не сразу удалось разглядеть лицо, казавшееся слишком темным для европейца.
Не удержавшись, Федор быстро провел ладонью по груди. Он так надеялся почувствовать под джемпером сложенный вчетверо листок почтовой бумаги, но тут же понял, что письма все-таки нет.
– Письмо у меня, – утешил его незнакомец, – вот оно.
Глаза привыкли к полумраку. Теперь он видел, что незнакомец рябой, черты грубые, тяжелый взгляд исподлобья. В правой руке, между толстыми короткими пальцами, подрагивает бесценный листочек.
– Вы должны быть благодарны мне, Дисипль, – изрек он и обнажил в улыбке мелкие желтоватые зубы, выпуклые бледные десны, – товарищ Радек известный шутник, но его головорезы шутить не любят. Если бы я не вмешался, вас бы допросили с пристрастием, а потом… Ладно, не будем о грустном, к тому же времени у нас в обрез. Вы должны успеть на поезд.
Маленькие, глубоко посаженные глаза смотрели прямо на Федора. Цвет глаз какой-то неопределенный, студенистый.
Изрытое оспой лицо, улыбка, обнажающая бледные десны, студенистые глаза, все это слилось наконец в единый, смутно знакомый образ. Почему-то зазнобило. Показалось, что в комнате полярный холод.
– Вот и хорошо, что вы сами догадались, – господин Хот одобрительно кивнул, – не люблю представляться, знакомиться. Тем более с теми, с кем и так уж знаком.
– Я вас не знаю. Впервые вижу.
Федор удивился, насколько трудно ему было говорить. Зубы стучали от холода, он едва не прикусил язык.
– Не лукавьте, Дисипль. Видите впервые, но слышали обо мне много. Я давно уж наблюдаю за вами, мне хочется понять, чем вы так симпатичны Крылатому змею? И вот представился замечательный случай. Возьмите письмо, оно ваше.
Федор не мог поверить, не сразу решился протянуть руку. Пожелтевший листок плясал перед его лицом. Толстые пальцы легко разжались. Федор отвернулся, задрал джемпер, быстро спрятал письмо назад, в карман сорочки, и даже пуговки клапана застегнул.
– Так распорядилась судьба, – произнес Хот и вальяжно откинулся на спинку кресла. – Я уважаю прихоти этой особы и подарков ее ни у кого не отнимаю. Письмо принадлежит вам, вы можете делать с ним что угодно.
– То есть я могу отдать его Ленину? – ошалело прошептал Федор.
– Конечно, можете. Но с одним условием. Видите ли, Татьяна Михайловна арестована.
– Что? – Федор вскочил с дивана, шагнул к Хоту, едва не вцепился в лацканы его пиджака. – Что вы сказали?
– Ну, зачем так нервничать? – Хот сделал быстрый жест рукой, и незримая, но мощная ледяная волна отбросила Федора назад, к дивану.
– Это невозможно! – крикнул Федор, поперхнулся криком, закашлялся так, что из глаз брызнули слезы.
– Дисипль, вы мне не нравитесь, – жестко сказал Хот, – вам сейчас нужна ясная голова, да и времени почти не осталось. Извольте выслушать, спокойно и внимательно. Все в ваших руках. Вручите письмо Ленио. Это будет благородный поступок, настоящий подвиг. Вы спасете отечество от грядущей кровавой тирании. Но потеряете вашу Таню, а следом за ней всех, кто вам дорог. Есть и другой вариант. В Москве вы встретитесь с моим доверенным лицом. Он следователь, ведет дело гражданки Даниловой Татьяны Михайловны. Фамилия его Мухин. Отдадите ему письмо, взамен получаете Таню.
– Я вам не верю, – Федор сжал виски и помотал головой, – вам нужна кровавая тирания, вы долго искали того, кто способен осуществить ее. Вы вряд ли станете так рисковать.
Хот засмеялся. Смех у него был противный, тонкий. Массивное брюхо под пиджаком колыхалось.
– Дисипль, я обожаю рисковать. К тому же Кобе не помешает еще одно испытание. Мне любопытно, как он решит эту задачку. А вдруг справится? – Хот подмигнул. – Впрочем, это никоим образом не умалит ваш подвиг. Слушайте, может, вы наденете ботинки? Светает, вы опоздаете на поезд.
Федор обулся, вместе с Хотом вышел в полутемную прихожую. На вешалке висела его куртка, рядом легкое серое пальто Хота. Молча оделись. Ни в квартире, ни на лестничной площадке не было ни души. Хот достал из кармана ключ и запер дверь. Пешком со второго этажа спустились вниз. Мраморную лестницу покрывал ковер. Внизу, у лифта, дремал на стуле толстый седовласый швейцар. Не разбудив его, выскользнули на улицу.
Оказалось, что дом, в который притащили Федора, всего в одном квартале от пансиона.
– Вы любите рисковать, но блефовать тоже, – решился произнести Федор, – где гарантия, что Таню потом опять не арестуют?
– Гарантия? – Хот усмехнулся. – Только мое слово. Ну, Дисипль, рассудите здраво, я ведь мог бы и не отдавать вам письмо. Но я отдал. И если вы все-таки решите не вручать его Ленио, сможете отправить вашу Таню за границу вместе с сыном и братом.
– Легально?
– Э, нет, это скучно. Пусть будет приключение. Обожаю приключения.
– Михаилу Владимировичу придется остаться? – чуть слышно прошептал Федор.
– Мг-м. И вам тоже.
– Почему?
Хот резко остановился, развернулся, взглянул на Федора и произнес с издевательским пафосом:
– Такие люди нужны России!
Потом опять засмеялся, мерзко, тоненько захихикал и добавил, сквозь смех подрагивая, всхлипывая:
– Вы сильно разозлили Радека. Я мог бы отдать вас его головорезам на растерзание, как отдал недавно милую парочку, фрау Розу и герра Карла.
– Розу Люксембург и Карла Либкнехта? – решился уточнить Федор.
Хот кивнул и скорчил трагическую гримасу.
– Бедняжки, они так ничего и не поняли. – Он выпятил нижнюю губу и продолжил хныкающим голосом: – А вы, Дисипль, не удосужились поблагодарить меня за то, что я спас вам жизнь. Это обидно и по меньшей мере невежливо.
Федор открыл рот, чтобы произнести «благодарю», но почему-то не смог, слово застряло в горле. Они уже подошли к двери пансиона. Ключ лежал в кармане куртки.
– Вы не дали меня убить потому, что это вам нужно, – сказал Федор, – вы вряд ли делаете что-либо бескорыстно, из добрых побуждений, и я вам все равно не верю. Таню арестовать могли, доносов на нее много, но один звонок Ильичу, и ее выпустят.
– Да? Вы так думаете? Ну что ж, не смею настаивать. Это ваш выбор, Дисипль. Вам решать.
Федор сунул ключ в скважину. Хот приподнял шляпу, поклонился и пошел прочь, слегка приплясывая, лихо щелкая каблуками.
– Подождите! – окликнул его Федор.
Хот остановился, оглянулся, еще раз поклонился:
