– Что, правда воняет изо рта?
– Ну да. Несильно. Чувствуют только собаки, иногда дети. Взрослые очень редко.
Он поднес ладонь ко рту, выдохнул, пытаясь уловить запах, сморщился, шагнул ближе к зеркалу, принялся внимательно рассматривать и трогать свое лицо. Соня спокойно наблюдала за ним. Он хмурился, двигал бровями, вытягивал губы трубочкой. Он любил свое лицо, дорожил им, гордился, но сейчас оно перестало принадлежать ему. Мышцы дергались, появлялись мелкие впадины, воронки, словно невидимый град бил по щекам.
– Не смотрите на себя, вам страшно, вы нервничаете, от этого только хуже, – сказала Соня.
Он послушно отвернулся от зеркала, сел в соседнее кресло, сгорбился, низко опустил голову и опять стал трогать лицо.
– Я думал, все это так, понты.
– Что именно?
– Ну, вся эта хрень. Посвящение, черное причастие. Блин, чего ж такое со мной?
– Точно не знаю. Наверное, это от наркотиков, которыми вас накачали. Какой-то сбой в нервной системе.
Ник медленно поднял голову, взглянул на Соню. Лицо его больше не дергалось, впадины разгладились, но выглядел он плохо. Глаза потускнели, покраснели, он весь как будто обрюзг, постарел.
– Не-ет, – протянул он медленно, хрипло, – это не наркота была. Черное причастие. Кровь.
– Чья?
Он сжал виски, помотал головой:
– Не могу сказать. Нет. Не могу.
– Ладно, не говорите. Вы вляпались в скверную историю, Ник, или как вас там зовут на самом деле?
– Ник. Никита – мое настоящее имя. Блин, блин, – он несколько раз сильно стукнул себя кулаком по колену, – чего ж делать-то теперь, а?
– Вообще все это очень странно, – задумчиво произнесла Соня, – по идее вы должны безумно себе нравиться, быть от себя в восторге, в упоении. Чувство собственного превосходства.
– Чего?
– Ну, вы самый крутой, весь в шоколаде. Бабки, телки, тачки…
– Мг-м, – он безучастно кивнул, – лицо это вообще, блин, для меня все, как же я теперь без лица? Слушай, может, мне, это самое, в церковь пойти? Может, отпоют как-нибудь?
– Отпевают покойников, – Соня слабо улыбнулась, – ты пока вроде живой. Но в церковь, конечно, попробуй сходи. Ты кто по профессии?
– Спортсмен. Мастер спорта по пятиборью. Был. Ну там история вышла. Не важно. Потом охранником служил у бизнес-тетки одной. Короче, так жизнь повернулась. Ну, чего делать-то мне?
– Молчать. Сейчас молчать, – процедила сквозь зубы Соня.
Она увидела, как через фойе быстро направляется к ним господин Хот собственной персоной.
– Убью, – хрипло прошептал Ник, перехватив ее взгляд.
– Это не так просто, как ты думаешь. Тихо, не дергайся. – Она уставилась в упор на Хота и громко спросила:
– Куда вы дели Савельева?
– Софи, вы еще здесь? Я думал, вы уже отдыхаете. – Он повернулся к Нику: – В чем дело? Почему ты не отвел даму в гостевой дом?
– Потому что я никуда не пойду с ним! – крикнула Соня так громко, что проходившая мимо парочка обернулась. – Вы приставили ко мне куклу, марионетку, а мне нужен мой Савельев!
За спиной Хота Соня заметила пожилого господина из службы безопасности, того, что перед концертом обсуждал по рации, куда кого рассаживать, и крикнула во все горло:
– Эй, уважаемый, можно вас на минуту?
Пожилой подошел к ним, слегка поклонился:
– Да, слушаю вас.
– Тут, во дворце, пропал человек, мой охранник, его фамилия Савельев, вы его видели, разговаривали с ним. Скажите, где он?
– Хорошо, сейчас выясним.
– Софи, успокойтесь, прекратите этот спектакль, – быстро, тихо проговорил Хот.
Соня заметила, что смотрит он при этом не на нее, а на Ника. Ник сидел все так же, низко опустив голову. Лицо его было багровым, он сжимал кулаки, щурился и кусал губы.
– Софья Дмитриевна, я распорядился, вашего охранника ищут, – доложил пожилой.
– Спасибо. Как ваше имя-отчество?
– Валерий Иванович.
– Очень приятно. Скажите, Валерий Иванович, как вообще могло случиться, что тут у вас, на территории дворца, пропал человек?
– Территория большая, гостей много. Может, выпил лишнего, заснул где-нибудь. А вы бы ему позвонили.
– Он не пьет. Я бы давно позвонила, но у меня нет с собой телефона.
– Возьмите мой.
– Я не помню его номера наизусть.
«Интересно, этот Валерий Иванович кто? – подумала Соня, вглядываясь в приятное, умное, прямо-таки профессорское лицо. – Не могут они все здесь быть марионетками. А Хот почуял, что Ник вышел из-под контроля. Кажется, сейчас Ник беспокоит его даже больше, чем я. Господи, ведь его прикончат, как прикончили Макса. Что ж он, дурачок, притвориться не может?»
Из ресторана стали выходить гости, шумная толпа рассыпалась по фойе, у Валерия Ивановича запищала рация.
– Простите, мне нужно идти, – сказал он и быстро зашагал прочь, исчез в толпе.
Соня отвлеклась всего на секунду. Когда она опять взглянула на Ника, увидела, что он сидит все так же, но голова поднята, взгляд устремлен вверх, на Хота, который стоит над ним неподвижно и смотрит ему в глаза. Сквозь гул толпы, голоса, смех, звонки мобильных Соня вдруг различила странный звук, шипение, как будто вода капает на раскаленную сковородку. Звук этот издавал Хот, непонятно, каким образом, губы его были плотно сжаты.
– Что вы делаете? Прекратите!
Хот никак не отреагировал, не шевельнулся, только шипение слегка усилилось.
– Ник! – громко позвала Соня, протянула руку, тронула плечо несчастного красавца.
Она лишь слегка прикоснулась, но он вдруг стал заваливаться набок, как тряпичная кукла, перевесился через подлокотник кресла. Хот приподнял его за плечи, усадил ровно.
– Что вы с ним сделали? – Соня вскочила, схватила запястье Ника, пытаясь найти пульс.
Не нашла. Кожа была влажной и холодной.
– Оставьте его, Софи, не суетитесь.
Соня почувствовала, как струйка ледяного пота пробежала между лопатками. Пальцы Хота сжали ее левый локоть, и показалось, что ледяные крепкие когти сжимают ей сердце. Тело Ника сидело в кресле. Люди сновали мимо, туда, сюда, очень много людей, но они вдруг стали таять, потеряли плотность и ясные очертания, превратились в призраков, вроде тех дымчатых фигур, которые носились по ресторанному залу перед началом трапезы. Кричать, звать на помощь не имело смысла, призраки не помогут.
Глава двадцать седьмая
Голоса долетали, как сквозь вату, Федор понимал, что говорят по-русски, несколько раз прозвучало его имя, но о чем шла речь, сколько человек участвовало в разговоре, он определить не мог.
Голова почти не болела, однако продолжался странный гул в ушах. Губы и ноздри горели. Кляп, смоченный нашатырем, обжег кожу. Впрочем, никакого кляпа уже не было. И руки развязали. Только на глазах осталась повязка.
Прежде чем шевельнуться, Федор прислушался, принюхался. Следовало решить, стоит ли выдавать
