– Клятва баварских иллюминатов, Адам Вейсгаупт, восемнадцатый век, – прошелестел рядом шепот Орлик.
Повисла мертвая тишина, шипение прекратилось. Соня стояла неподвижно. Хот застыл перед ней на постаменте, вытянув вперед правую руку. Прошло минуты три. Соня шевельнулась, вздрогнула, немного отступила назад, лицо ее исказилось, послышались тихие странные всхлипы.
И вдруг, непонятно откуда, возник новый голос, он говорил по-шамбальски, несколько раз отчетливо прозвучало слово «хзэ».
– Ты исчерпал себя, Хзэ, твоя эпоха кончилась, твое место на галактическом дне, – быстро, нервно зашептала Орлик на ухо Петру Борисовичу, – да, кажется это так переводится, хэтвеш, самый нижний слой ада в шамбальской мифологии.
Опять тишина. Свечи вспыхнули ярче, заговорил Хот, тоже по-шамбальски.
– Мой властелин, я нашел адепта, у меня есть идея, дай мне отсрочку, – перевела Елена Алексеевна.
– Хзэ, ты решил поторговаться со мной? Ты, кусок дерьма… Извините, очень грубое шамбальское ругательство. Твоя идея войны между мужчинами и женщинами… Еще ругательство, совсем нецензурное. Ну, в общем, имеется в виду, что это глупая, бессмысленная идея… У тебя нет адепта. Отправляйся в хэтвеш.
– Помните, как Йоруба впитывал космическую энергию черепа и общался с инопланетянами? – прошептал Петр Борисович. – Вот сейчас они занимаются примерно тем же. Дурацкие игры.
– Да, Учитель, да, Учитель, – повторял внутренний суфлер.
Собственных мыслей не осталось, только этот голос. Соня глядела в пылающие глазницы и ничего не видела, кроме огня. Следовало шагнуть в огонь, омыться огнем, очиститься от лжи, освободиться от пустых иллюзий, стать сильной и свободной. Внимательно выслушать первое изречение, произнесенное по-русски, дождаться паузы, сделать три шага вперед, ответить: да, Учитель. Второе изречение, шесть шагов к правому краю Великого ока. Да, Учитель. Третье изречение. От края еще шесть шагов. Встать слева от Учителя, ответить: да, Учитель.
Она не помнила, каким образом попала в церемониальный зал, что было за час, за день, за год до этого. Зачем помнить прошлое? В нем только грязь, ложь, скверна. Его больше нет. Есть прекрасное светлое будущее. Необозримый сияющий простор, торжество грядущих свершений.
– Ты отрекаешься от страны, в которой родилась и живешь, во имя благословенных мест, которых достигнешь, отринув этот нечистый мир, проклятый небесами.
«Вперед! К великой победе! Три шага вперед! Осторожно, не сбей подсвечник!» – скомандовал внутренний суфлер.
Сделать три шага оказалось необычайно тяжело. Ноги свело от холода. «Ты отрекаешься от страны» Какая разница, где творит ученый? Свободному творцу отечество не нужно. Что там дальше? «Ты отрекаешься от отца и матери» Но папа все равно умер, а мама в Австралии. Это пустая формальность. Просто слова, и все. Третье изречение никак не вспомнить. Мозги заледенели. Скорее к Великому оку, иначе превратишься в ледышку. Спасение в огне. Ничто не согреет и не наполнит энергией, кроме этого великолепного пламени. В нем простор сияющих свершений и грядущих вершин. Вперед, к великой победе. Победа учения Учителя – залог торжества вершин. Вот он, несокрушимый и необозримый, на постаменте с простертой вперед рукой, великий вождь грядущего простора. Не мраморный, не бронзовый, не бумажный на плакате. Настоящий вождь, вот он.
«Да, Учитель, да, Учитель!»
Внутренний суфлер так долго твердил одно и то же, что получался бессмысленный набор звуков, который Соня никак не могла повторить. Она закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Сияющий, пылающий, необозримый исчез.
«Нобелевская премия за две тысячи двенадцатый год, – оперным басом пропел суфлер и, помолчав, жалобно пискнул: – Наше дело правое, мы победим!»
Соня открыла глаза, увидела на черном кубе расплывшуюся тушу. Рукав на локте простертой руки лопнул по шву, лопнули брюки, вместо лица багровая лепешка. Слепили из какой-то дряни, водрузили на постамент. Это было смешно, и Соня засмеялась.
Внутренний суфлер возмущенно квакнул, но его заглушил громкий голос откуда-то сверху. Соня не понимала ни слова. Голос говорил по-шамбальски. Багровый вождь и Учитель, не меняя позы, принялся отвечать, тоже по-шамбальски, и Соня заметила, что обращается он непосредственно к черепу.
«Ему кажется, будто череп вещает, – подумала Соня. – Кто-то залез наверх, спрятался и дурачит необозримого вождя. А он верит, верит. Голос как будто знакомый. Нет, не может быть! Господи, где я? Что происходит?»
Послышался глухой удар. Это Йоруба упал на пол, забился в судорогах. Вождь-учитель все еще стоял, простирал руку, но сюртук и брюки стремительно расползались на нем, из прорех лезло нечто красное, похожее на мясной фарш. Соне показалось, что каменная плита под ногами покосилась. Зал наполнился жутким воем.
Огромная бесформенная гадость медленно сползла с постамента и шлепнулась на пол. Соня едва не задохнулась от чудовищной вони. Багровое, рыхлое, влажное, смешанное с клочьями светлого выходного костюма, шевелилось и хлюпало на древних плитах. Языки свечей взметнулись вверх и погасли. Соня кинулась бежать, куда угодно, подальше от этого хлюпанья и вони.
– Соня!
Она не сразу поняла, кто ее зовет, потом увидела фонарный луч.
– Ты цела? Ничего не болит? – спросил Дима.
Сразу несколько лучей, топот, голоса.
– Ужас, какая вонь. Соня, как вы себя чувствуете? – это была Орлик.
– Фазиль пошел наверх, сейчас включит прожектор.
– Нужно спустить еще лестницы.
– Куда делся господин Хот? Объяснит мне кто-нибудь, что это за фокус?
Соня узнала голос Петра Борисовича. Наверху вспыхнул прожектор. В круге света лежала бесформенная масса, уже не такая огромная, она уменьшалась на глазах, темнела, но все еще воняла.
– Петр, ты спрашивал, где господин Хот? Вот он, полюбуйся.
Петр Борисович замер с открытым ртом, глядя на Федора Федоровича Агапкина в джинсах, куртке, разноцветной вязаной шапке. Рядом стоял еще один старик, совсем древний, в ушанке и ватнике.
– Что вы здесь топчетесь? Поднимайтесь наверх, вздуется пузырь, все рухнет, – произнес он, шамкая беззубым ртом, обошел черную массу, снял с колонны хрустальный череп и бережно завернул его в какую- то тряпицу.
– Соня, познакомься, – сказал Федор Федорович, – и ты, Петр, тоже познакомься. Перед вами господин Альфред Плут, автор картины «Мистериум тремендум», врач, творец алхимического золота и хрустального черепа, собственной персоной. Искал вечной молодости. Как видите, нашел. Уже четыреста лет обитает здесь, в степи, под именем Дассам. Соня, когда у твоего прапрадеда случился сердечный приступ, знаешь, что он сделал? Посадил его на белого коня, привязал и пустил галопом в степь. Это было в двадцать девятом году, пятое марта, как раз тут, у развалин.
– Зачем? – спросила Соня.
– Древний способ реанимации, – подал голос Дассам.
– Я отлучился из лагеря всего на несколько часов, – продолжал Федор Федорович, – когда вернулся, не нашел в юрте Михаила Владимировича, но заметил вдали всадника на белом коне.
– Он умирал, я пытался его спасти. Шамбалы так делают пять тысяч лет. Кони всегда возвращаются, с живыми всадниками или с мертвыми.
– Тот конь не вернулся, больше никто никогда не видел ни его, ни всадника.
– Шамбалы говорят, белый всадник ускакал в небо. Федя, ты знаешь, где он. А все ищешь, ищешь.
– Уже не ищу, Дассам. Скоро с ним увижусь. Соскучился. – Федор Федорович повернулся к Соне и спросил: – Зачем ты все время смотришь на черную гадость? Думаешь, если бы я не вмешался, у него могло получиьтся?
– Да.
