остается только ждать. Сам старик знает об этом? Он согласился?
– Почти.
Это произнесла Соня. Она возникла неожиданно в дверном проеме, на ней был красный шелковый халат, который Петр Борисович подарил старику на День Победы. Очень дорогой халат, от «Дримоли». Агапкин тогда еще заявил, что эта роскошь напоминает ему сумасшедшего чекиста Кудиярова, и ни разу халат не надевал.
– Что значит – почти? Он был в сознании?
– Не совсем. Он говорил, но не со мной, а с Таней, – она зевнула и пригладила взлохмаченные светлые волосы, – я должна была решить за него. То есть он просил, чтобы решила Таня. Зайдите к нему, только тихо. Он спит.
В спальне горела тусклая лампа. Агапкин дышал тяжело, хрипло. Лоб его был влажным и горячим.
– Тридцать восемь и два, – прошептала Соня.
«Неделю держится высокая температура, потом выпадают волосы, шелушится кожа, слезают ногти», – вспомнил Петр Борисович и спросил тоже шепотом:
– Все-таки как у вас оказался препарат?
– Пойдемте, выпьем чаю, я расскажу.
Савельев курил на кухне. Чайник закипал. Соня села и заговорила бесстрастным, ровным голосом. Выложила почти все, только не коснулась проблемы реального возраста Хота и не упомянула имени Дассам. Когда стала рассказывать, как умирал Макс, заплакала, извинилась и вышла. Вернулась через пять минут, умытая, спокойная.
Пока она говорила, Петр Борисович то и дело открывал рот, чтобы задать вопрос, но сдерживался. Соня просила не перебивать. Когда она замолчала, он опять открыл рот, но почему-то все вопросы испарились, остались лишь эмоции, которые невозможно выразить словами.
Паузу заполнил Савельев. Его низкий, сиплый голос звучал так буднично, словно во всем происходящем не было ничего особенного.
– Жучки в квартире Софьи Дмитриевны уже нашли, там сейчас работают наши специалисты, – сообщил он, – ни на одной подстанции «скорая» с таким номером не числится. Эммануил Зигфрид фон Хот родился в тысяча девятьсот тридцать пятом году в немецком городе Марбурге. Ныне гражданин Швейцарии, профессор, египтолог, специалист по семиотике, прилетел в Москву позавчера из Берна, по туристической визе. Живет на частной квартире, адрес установить не удалось.
– Стоп! – Кольт поднял палец. – Если он объявился в Москве, мы можем попробовать привлечь его к ответственности через Интерпол. В Германии это не удалось…
– Здесь тоже не удастся, – перебил Савельев, – у господина Хота нет и никогда не было яхты. За последние два года он ни разу не посетил Германию.
– Петр Борисович, вы же сами недавно говорили, похитителей моих не найдут, – добавила Соня, – мы уже убедились, все это бесполезно и даже опасно. Помните, как следователь в Германии предлагал мне пройти обследование у психиатра?
– Помню, – буркнул Кольт, – это действительно было неприятно.
– Не то слово. Так что лучше не суетиться, вести себя так, будто никаких имхотепов не существует. Честно говоря, я очень устала от них, мне нужна передышка.
Кольт хмуро молчал несколько секунд и вдруг хрипло выкрикнул:
– Слушайте, а вы уверены, что в склянке, которую подбросил вам этот псих, действительно был препарат?
– У меня дома есть микроскоп, разумеется, я проверила, – сказала Соня.
– Проверили, – повторил Кольт, немного остывая, – прямо дома у себя проверили. Но ведь они могли увидеть, догадаться, чем вы занимаетесь.
– Нет, Петр Борисович, не могли. Видеокамер в квартире нет, – успокоил его Савельев.
Еще немного подумав, Кольт задал следующий вопрос:
– Вы верите в эту ахинею про разжигание вражды между мужчинами и женщинами?
– Я не могу пока вам ответить. Я самой себе не могу ответить. Большевизм и нацизм тоже многим казались ахинеей. Мало кто воспринимал их как серьезную угрозу мировому порядку, а потом оказалось, что напрасно. И уже поздно было исправить ошибку. Что, если сейчас тоже ошибка?
Петр Борисович испуганно уставился на Соню. Губы его задрожали и растянулись в кривой усмешке.
– Сейчас весь мир озабочен нарастанием экономического кризиса, какая, к черту, война между мужчинами и женщинами? Люди думают о своих кошельках, безработица грядет.
– А это как раз отличный фон для такого рода деятельности. Чем больше у людей проблем, тем проще манипулировать их сознанием, – объяснила Соня.
– Вы собираетесь спасать человечество от третьей мировой войны? – спросил Кольт.
– Конечно. И надеюсь на вашу финансовую поддержку. Вы как, готовы?
– Я… Нет…
– Нет? – Соня изумленно подняла брови. – Неужели человеку, который хочет продлить свою жизнь еще лет на сто, безразлично, в каком мире придется жить? Или денег жалко?
– Соня, я не совсем понимаю, вы…
У Кольта стало такое лицо, что, глядя на него, Савельев и Соня тихо рассмеялись.
– Ну, ладно, – сказала Соня, – не бойтесь, Петр Борисович, я не страдаю мессианским бредом.
– То есть вы не станете делать того, к чему призывал вас этот несчастный доктор Макс? – Кольт облегченно вздохнул. – Кстати, как вам кажется, его убежденность, что Хот умрет и сам он умер бы от вливания, имеет какую-то реальную подоплеку?
– Вряд ли он это просто выдумал.
– Кто еще может умереть, он вам поведал?
– Нет. Он назвал только себя и Хота.
– Ну, а как насчет благоприятного прогноза? Есть хоть кто-то, кому, по его мнению, вливание продлит жизнь?
– Он почему-то был уверен, что меня паразит не убьет.
– Вас? – Кольт принялся бесцеремонно разглядывать Соню, словно она была неодушевленным предметом, статуей или картиной.
Глаза его ощупывали ее лицо, шею. Соня вздохнула и отвернулась. Савельев едва заметно покачал головой.
– Сколько вам лет? – спросил Кольт, прервав наконец это неприятное разглядывание и молчание.
– Тридцать.
– Выглядите моложе. Извините, раньше я не замечал этого, но на вид вам не больше двадцати двух.
– Спасибо, – Соня принужденно улыбнулась, – мне кажется, вы ошибаетесь. Я выгляжу на свои тридцать, а когда устаю и не высыпаюсь, даже старше, на все сорок.
– Вы, правда, Сонечка, выглядите очень юной. Я, когда вас впервые увидел, не мог поверить, что вы кандидат наук, подумал – студенточка, совсем девочка, – сказал Савельев и весело подмигнул.
– В таком случае вы, Дима, вообще младенец! – Соня хмыкнула. – Не буду говорить, что я подумала, когда увидела вас.
– Не надо, не говорите, я и так знаю. Вы ничего не подумали, вы безумно обрадовались, когда меня увидели. Никаких мыслей, только эмоции.
– Вы уверены?
– Конечно! Может, никто никогда не радовался так искренне моему появлению, ну, разве что мама, когда я родился.
– Ох, Дима, я ее понимаю. Родить ребеночка, такого мощного, симпатичного, вот уж действительно радость. А потом вы росли послушным, правильным толстым мальчиком и маму свою продолжали радовать.
– Я старался, тем более отца не было, она одна меня растила. Я ее защищал, оберегал. Она такая тоненькая, хрупкая. На вас очень похожа. Но, между прочим, толстым я не был, я спортом занимался и не ел
