организационные связи по контрреволюционной работе с участником троцкистской организации — командиром этого батальона Рудзским, через которого предполагалось для повстанческих целей приобрести необходимое количество оружия и боеприпасов»[138].
Круг обреченных, описанный «показаниями» Феодосия Шаврина, огромен и далеко выходит за рамки арестованных по делу ОТД. Нам достоверно известно, что некоторые лица, упомянутые им, будут «подбираться» вплоть до декабря 1937 г.[139]
Наша история близится к завершению. Последняя волна арестов прошла в период с 27 июля по 2 августа. 7 августа был арестован К. Д. Щеголев, мастер по ремонту паровозов со станции КамГЭС (диверсант-вредитель, ясное дело). С 12 по 17 августа проводились очные ставки, не имевшие совершенно никакого смысла. Михаил Коровин, например, на всех очных ставках честно заявлял, что впервые видит этих людей, а «шпион и диверсант» Пономарев настаивал на том, что лично получал от Коровина инструкции по сбору секретной информации. Последние протоколы, как нам уже известно, сочинялись непосредственно в ночь накануне отправки арестованных в Свердловск.
25 августа 1937 г. тройка при УНКВД по Свердловской области приговорит всех обвиняемых к высшей мере наказания. А 1 сентября приговор приведут в исполнение.
В заключение хотелось бы остановиться на одном характерном эпизоде. 28 июля был арестован дьякон Михаил Баннов. Допрашивал его Ветошкин, тот самый, которого Мозжерин учил протоколы писать. Допрашивал дважды, в деле имеются протоколы от 28 июля и 10 августа. В последнем, августовском Баннов, соглашается со всеми предъявленными ему обвинениями. Но вот незадача, в деле имеется следующий документ:
«Мы, нижеподписавшиеся, составили 8/IX 1937 г. в г. Перми в лазаретном мужском отделении психобольницы настоящий акт о нижеследующем. 5/VII 1937 г. в психобольницу поступил Баннов Михаил Иванович (в судебное отделение) в состоянии резкого двигательного и речевого возбуждения, причем на теле имелись многочисленные царапины и кровоподтеки. За все время нахождения его в психобольнице сознание было спутано, двигательное возбуждение продолжалось, систематически отказывался от пищи. Умер 5/IX 1937 г. при явлениях нарастающей слабости сердечной деятельности вследствие флегмоны правой ноги и последующего сепсиса. Врачи Вергейм, Третьякова»[140] .
Так что последний протокол Баннов Ветошкину подписывал, выходит, находясь в помраченном сознании. Научил Федор Павлович уму-разуму.
Роль НКВД в массовой операции по оперативному приказу № 00447
Предварительные замечания
Исследовать функции территориальных органов наркомата внутренних дел в массовых операциях 1937–1938 гг. трудно по целому ряду основательных причин. Во-первых, не представляется возможным провести разграничительную линию между деятельностью райотделов и оперативных групп с одной стороны и осуществлением самой операции на местах — с другой. Если в столице проведение операции контролировала высшая партийная инстанция (она определяла цели, устанавливала лимиты, принимала доклады и санкционировала кадровые перестановки), а в области в состав Особой тройки входил секретарь обкома, то в городах, рабочих поселках и селах Прикамья главным, а в некоторых случаях единственным оператором была следственная группа, составленная из сотрудников НКВД. Во-вторых, о деятельности этих групп можно судить только по вторичным источникам, частично опубликованным, но в большинстве своем архивным. Напечатаны главным образом доклады, рапорты и телеграммы начальника управления НКВД по Свердловской области Д. М. Дмитриева наркому Н. И. Ежову, которые, по верному замечанию внимательного их читателя И. В. Сталина, фактически бывшего тогда той самой «высшей партийной инстанцией», напоминали фельетоны особого толка. «Странное письмо, — написал Сталин на полях обширной записки о раскрытии военно-фашистского заговора. — А кто из поименованных лиц арестован? Арестованы ли, скажем, Епифанов, Стихно, Булгаков и др.? Записка Дмитриева производит впечатление газетной статьи»[141].
Архивные документы — это в большинстве своем выписки из следственных дел активных участников операции, репрессированных в 1939–1941 гг., в т. ч. того же Дмитриева, или справки по этим делам, помещенные в реабилитационные акты жертв большого террора.
В Государственном общественно-политическом архиве Пермской области обнаружены, кроме того, и протоколы судебного процесса сотрудников бывшего Пермского горотдела НКВД[142]. К источникам такого рода принято относиться с большой долей осмотрительности. Ответственные исполнители операции, ее полномочные организаторы были людьми обреченными. Спустя двадцать лет Н. С. Хрущев без обиняков утверждал:
«Все, кто входил в эти тройки, расстреляны»[143].
Следователи, выполнявшие новое партийное поручение, являлись специалистами, поднаторевшими в фальсификациях, продолжавшими и впредь упражняться в этом почтенном занятии[144]. Здесь имеет, однако, значение характер показаний. В протоколах допросов, датированных 1939–1941 гг., явственно звучит иная нота, нежели в таких же документах времен большого террора. Подследственные пытаются оправдаться, смягчить свою вину, переложить ответственность на третьих лиц или на обстоятельства; они — за редким исключением — вовсе не спешат объявить себя заговорщиками, шпионами, вредителями. И если все-таки следователи побоями вымогают у них признания об антисоветском заговоре, то эти показания разительно расходятся с их объяснениями, касающимися участия в операции. В этом отношении показателен казус Д. М. Дмитриева. В опубликованном протоколе допроса от 23 октября 1938 г. он дает обширные показания о своей роли в заговоре внутри НКВД, но категорически отвергает обвинения в какой бы то ни было контрреволюционной деятельности в должности начальника Свердловского управления НКВД:
«Обвинение меня в указанном центре — сплошной вымысел»[145] .
Свою работу «по выкорчевыванию контрреволюционных элементов» все подследственные оценивают как выполнение важной миссии. Маловероятно, чтобы именно эти показания были продиктованы им следователями. Выраженное стремление оправдаться указывает на подлинность их нечаянных признаний, обмолвок, невольных проговорок.
В реабилитационные дела вшиты копии свидетельских показаний, взятых в 1955–1956 гг. у бывших сотрудников НКВД. О своем участии в операции они говорят мало и неохотно, ссылаясь на плохую память и давность событий, но в то же время подробно, со знанием дела рассказывают об инструкциях, директивах, начальственных приказах, подчеркивая постоянно, что они не вполне понимали, что от них требовалось. Если учесть психологическую самозащиту, выстраиваемую этими людьми, то из их показаний можно извлечь массу деталей, в основном о подготовке операции.
Наконец, следующим по значению источником являются протоколы партийных собраний, характеристики, выписки из решений бюро, переписка с районными и городскими комитетами. Об
