необходимо подготовить дело, которое вышестоящее начальство сочтет соответствующим ряду требований. При этом времени на оформление материала выделялось мало. Это накладывало определенный отпечаток на методы следствия, на стиль допроса (если таковой проводился), вело к фальсификации материалов следствия и появлению новаций по массовой обработке заключенных с целью получения желаемых признаний. Здесь речь не об этих нарушениях, допускаемых следователями, а о том, что именно они «вписывали» в дела рабочих, и в чем состояло отличие этих дел от дел арестованных других социальных категорий.
В августе-сентябре 1937 г. удел рабочих был таким же, как остальных, — стать массовой составляющей вскрытого органами НКВД заговора. Затем место рабочих в повстанческой структуре меняется. Со временем свердловскому и столичному начальству требуется все больше и больше «фактов» диверсий и других серьезных преступлений повстанцев. Именно здесь оказался незаменим рабочий класс. Сталкиваясь в ходе своей трудовой деятельности с машинами, станками и прочей техникой, они выходят на передний план в следственных делах и объявляются виновными в многочисленных проблемах промышленного производства второй половины 30-х годов. Конечно, крестьянина-колхозника можно было «подверстать» как диверсанта-вредителя через поджог колхозных полей и лесов, уничтожение запасов зерна. Со временем таких «поджигателей» появлялось гораздо больше, чем имелось гектаров леса или посевов в сельском хозяйстве, да и несерьезно выглядели эти диверсии для решения карьерных задач, которые решаются внутри любого бюрократического аппарата, и органы НКВД здесь не исключение.
За счет рабочих было легче выполнять плановые цифры по арестам. Они проживали компактно, их легче было арестовывать, чем крестьян, которые жили в далеких и разбросанных по районам деревнях, к тому же труднодоступных в зимний период, когда дороги заносило снегом. Привнеся нотку креатива в свою работу, местные следователи и свердловское руководство стали решать масштабные задачи, расширяя репрессии среди рабочих. В итоге они нашли многочисленных врагов в заводской и промышленной среде городов, в трудпоселках.
В дело был пущен самый разный компрометирующий материал. Идеологические штампы 1920-х гг. стали политическим языком новой кампании. Методы арестов обрели гибкость и ситуативность. Арестованный становился виновным уже в силу самого факта доставки в тюремное помещение. На время операции работники НКВД забыли о классовой близости рабочих социалистическому государству. Тех, кто строил индустриальные гиганты, добывал для них сталь и уголь, т. е. обеспечивал работу самого передового сектора советской экономики, превратили в толпу, состоящую из заговорщиков. У них не было социальных характеристик, а был лишь один облик «врага», стремящегося навредить государству.
Рабочие стали ядром этой толпы. Они оказались скомпрометированы тем, что приняли в свою среду вчерашних классовых врагов — кулаков. Антисоветская агитация врагов сделала каждого рабочего противником социализма. Вербальный протест против тяжелых условий труда привел их в диверсанты. Подчинение приказам руководства сделало их частью повстанческой сети.
В ходе кампании 1937–1938 гг. частные разговоры стали квалифицироваться как политический заговор. Соседи превратились в осведомителей. С ними стало опасно общаться. Коллеги по работе обратились в провокаторов, шпионов и диверсантов. Социальные связи, сформированные в 1930-х гг. новым рабочим классом в процессе преодоления трудностей и невзгод быта, проблем и неурядиц производственной жизни, оказались разрушенными. У рабочих усилилось социальное отчуждение от производственной среды. В конечном счете, кампания приостановила и повернула вспять процессы социальной интеграции бывших крестьян в рабочий класс. Масштабные репрессии разобщили людей и сделали их беспомощными по отношению к всесильной власти.
Репрессии против сельского населения Прикамья по приказу № 00447
Террор в прикамской деревне: цифры и тенденции
Согласно приказу наркома внутренних дел № 00447 от 30 июля 1937 г. главным местом, где следовало искать враждебные существующей власти силы, являлась деревня. Именно здесь, по мнению руководства НКВД, действовали «бывшие кулаки», репрессированные в прошлом «церковники», бывшие участники «антисоветских вооруженных выступлений», члены «антисоветских политических партий», бывшие активные участники «бандитских восстаний», бывшие белые и т. п. Количество осевших в деревне врагов оценивалось в приказе как «значительное»[382].
Общее количество репрессированных и их социальное положение
Весь количественный материал, упоминаемый в данной главе, был получен в результате анализа электронной базы данных, которая была составлена сотрудниками общества «Мемориал» и любезно предоставлена для исследовательской работы сотрудниками пермского архива ГОПАПО. В базе содержится информация на 7959 репрессированных. Доля сельского населения среди них составляет 25,7 %, или 2049 человек в абсолютных цифрах. Количество репрессированных сельских жителей значительно уступает количеству рабочих и кустарей и лишь ненамного превосходит количество служащих.
Большинство из этих 2049 человек — это рядовые и руководящие работники колхозов и крестьяне- единоличники[383]. Кроме того, в итоговую цифру вошли работники неуставных сельхозартелей, рабочие (например, кузнецы и плотники)[384] , которые имели статус колхозников, наемных сельхозработников, а также люди, чья специальность с трудом включается в одну из перечисленных категорий либо по причине неясной формулировки профессии, либо из-за ее слабой распространенности. Например, охотники, пастухи лесоучастков и железнодорожных разъездов. Также в итоговою цифру мы включили лиц, обозначенных аббревиатурой «БОЗ» (без определенных занятий) и «БОМЖ» (без определенного места жительства). Эти категории репрессированных вошли в наш список, во-первых, потому, что эти люди проживали вне города, во-вторых, потому, что в документах их социальное положение было определено как «крестьяне» («колхозники»)[385].
Анализ биографических данных сельских жителей, арестованных за первые три месяца проведения операции, показывает, что большинство репрессированных являлись членами колхозов. В августе 1937 г. было изъято не менее 523 колхозников, а 185 пострадавших в этот месяц в следственных документах обозначены как крестьяне-единоличники[386]. В сентябре эти показатели составили 199 и 50 человек соответственно. В октябре — 526 и 141. Просмотренные нами архивно-следственные дела также указывают на то, что большинство жертв массовой операции — это работники колхозов.
Национальный состав
Национальный состав рассматриваемой группы довольно разнообразен. Обращает на себя внимание высокий процент репрессированных коми-пермяков (22,3 %), татар и башкир. Особенно это заметно на фоне 67,2 % русских. Подобный расклад не полностью соответствовал существовавшему тогда национальному составу населения Прикамья.
