году. Ван Влит немедленно потребовал, чтобы ему дали возможность снестись с Пентагоном. Его отправили (через Лондон) в Вашингтон. Там ван Влита принял генерал Биссел (помощник начальника отдела G2 — военная разведка), которому он передал обширный рапорт о Катыни со всеми фотографиями. Биссел потребовал от ван Влита, чтобы тот молчал обо всем, что стало ему известно, и написал на рапорте: «Совершенно секретно».
Прошло пять лет, политическое положение в мире изменилось, началась «холодная война». В апреле 1950 г. ван Влит написал письмо генералу Парксу в Пентагон, прося сообщить, где находятся его рапорт и фотографии, переданные им генералу Бисселу. Генерал Парке ответил, что найти эти материалы невозможно, и попросил полковника написать вторично все, что ему стало известно о Катыни. Ван Влит так и сделал».
Прервем цитату. Первый рапорт ван Влита пропал при невыясненных обстоятельствах, однако, по сведениям Леопольда Ежевского, следы ведут к советскому агенту Элджеру Хиссу, советнику Рузвельта на Ялтинской конференции. Второй рапорт полковника опубликован в сентябре 1950 года. Ван Влит в это время воевал в Корее в составе 2-й пехотной дивизии. А. П. Щербатов пишет, что он был взят в плен и сгинул в застенках МГБ. К счастью, Алексей Павлович ошибается: в декабре 1988 года в Омахе, штат Небраска, с ним встречался профессор Заводный.
Особый интерес представляет судьба советских граждан. давших показания немцам. Двое из них, как указывает комиссия Бурденко в своем «Сообщении», умерли еще до освобождения Смоленской области Красной Армией. Трое — Андреев, Жигулев и Кривозерцев — «ушли с немцами, а может быть, были ими увезены насильно». Еще четверо были допрошены Специальной комиссией и показали, что немцы вынудили их лжесвидетельствовать угрозами и пытками. Неясно. как сложились взаимоотношения с гестапо бывшего рабочего гаража УНКВД Е. Л. Игнатюка. который, по его словам, несмотря на избиения, отказался дать ложные показания, однако не был ни расстрелян, ни повешен, а дождался прихода Красной Армии и предстал перед комиссией Бурденко. Упоминаются в «Сообщении» еще два человека, из которых немцы выбивали нужные им свидетельства, — бывшие помощник начальника смоленской тюрьмы Н. С. Каверзнев и работник той же тюрьмы В. Г. Ковалев; поскольку их показания в «Сообщении» отсутствуют, остается заключить, что они не дождались освобождения либо означенных лиц не существовало вовсе, как Игнатюка и майора ГБ Ветошникова. Во всяком случае, ни Ветошников, ни Игнатюк, ни эти двое ни в каких более поздних материалах не фигурируют, на их показания никто не ссылается, дальнейшая их судьба покрыта мраком.
Из тех, кто ушел на Запад, хорошо известна судьба Ивана Кривозерцева. После войны он повторил свои показания под присягой, сменил фамилию, поселился в Англии, а в 1947 году не то повесился, не то был повешен. В мае 1990 года Л. В. Котов опубликовал в смоленском журнале «Политическая информация» (1990, № 5) материал, в котором излагает свою беседу с Михеем Кривозерцевым — однофамильцем Ивана, которого, кстати. Жаворонков упорно выдает за его родного брата. Так вот, Михей Григорьевич утверждает, что Иван Кривозерцев сотрудничал с гестапо — поэтому, а вовсе не из-за Катыни, и «сбежал с немцами». Того же мнения М. Г. Кривозерцев и об Иване Андрееве: «Ваньку Андреева после войны нашли, судили за его злодейство. Лет семь отсидел, выпустили по амнистии. Жил тут, в Батеках, работал на заводе в Смоленске. Помер и похоронили тут». Впрочем, сам Леонид Васильевич Котов, когда мы встретились с ним в январе 1990 года, утверждал, что никакому наказанию Андреев не подвергался.
Странно обрывается след инженера-железнодорожника Сергея Васильевича Иванова. В июне 1946 года он был, как мы помним, снова допрошен, на сей раз в Москве советским обвинителем на Нюрнбергском процессе Л. Н. Смирновым. В протоколе этого допроса указан адрес свидетеля: после войны Иванов с семьей поселился в Вышнем Волочке. Бюро ЗАГС Вышнего Волочка на мой запрос ответило, что смерть Иванова С. В. 1882 года рождения с 1946 по 1989 год не регистрировалась. Семья же Сергея Васильевича, как сообщила мне, сверившись с домовой книгой, нынешняя хозяйка дома, жила в Вышнем Волочке до начала 50-х годов: жена Ольга Николаевна умерла в 1952 году, сын Виталий Сергеевич временно выбыл в Киев в 1951 году. Но где же все-таки сам Сергей Васильевич? Похоже, в 1946 году он так и не вернулся с Лубянки.
О том, что происходило в штабе 537-го батальона осенью 1941 года, показали Специальной комиссии три девушки, работавшие на даче, — А. М. Алексеева, О. А. Михайлова и З. П. Конаховская. С последней летом 1988 года встречался мой друг — Николай Рыжиков. Зинаида Павловна встретила гостя неприветливо. Первая ее фраза была: «Кто вас на меня навел?» В разговоре Конаховская то и дело, как бы по рассеянности, сворачивала на сорок первый год и упорно не желала говорить о сороковом- Выяснилось, однако, что на даче в Козьих Горах Зинаида Павловна, медсестра по профессии, начала работать еще до войны. После войны она отбыла наказание — 9 лет лагерей за «пособничество» — и вернулась на дачу, где и продолжала работать к моменту встречи с Рыжиковым. Так ничего толком и не узнав, Николай попрощался с Конаховской, напоследок пригрозившей пожаловаться куда следует. И угрозу свою исполнила: на следующий день в восемь утра в гостиницу к Рыжикову явился порученец обкома партии с безапелляционным требованием немедля явиться «на ковер». По словам Николая, Конаховская производит впечатление женщины волевой, но измученной, исковерканной жизнью. Посреди разговора она вдруг заявила, что ей нужно срочно принять лекарство, и ушла в другую комнату. По мнению Рыжикова, этим лекарством мог быть только наркотик: после процедуры Конаховская впала в полнейшую прострацию. На руке Зинаида Павловна имела лагерную татуировку. Курила «Беломор».
Я уже имел случай указать, что всего Специальной комиссией допрошено 56 человек. Что это за люди?
Двое (если это не миф) — сотрудники НКВД; один начальник полиции; трое старост. О десяти свидетелях мы не знаем ничего, кроме фамилии и инициалов — они отрекомендованы просто как «жители Смоленска» или вообще никак. В 28 случаях указана профессия, например, «плотник», «учительница», «бухгалтер», «священник», но и «колхозник», и даже «председатель колхоза», а то и «помощник санитарного врача Сталинского райздравотдела Смоленска». Ясно, что никаких колхозов, райздравотделов, тем более Сталинских, при немцах не существовало. Да и прочие, если продолжали учительствовать и плотничать, с приходом Красной Армии оказались под дамокловым мечом неумолимого советского правосудия. Оставшиеся 12 человек, и в их числе давшие наиболее ценные показания, неминуемо подпадали под Указ об измене Родине и пособничестве.
Сегодня мало кто помнит об этом Указе, а справиться негде — никогда не публиковался. Вот, должно быть, изумились многие горячие сторонники отмены смертной казни, открыв доклад «Международной амнистии»[165] и обнаружив, что в нашей стране по сей день существует не просто смертная казнь, но смертная казнь через повешение! Вот о преступлениях, караемых виселицей, и трактует Указ ПВС от 19.4.1943 «О мерах наказания для немецко- фашистских злодеев, виновных в убийствах и истязаниях советского гражданского населения и пленных красноармейцев, для шпионов, изменников Родины из числа советских граждан и для их пособников».
Подробная реконструкция Указа опубликована Габриэлем Суперфином в уже упоминавшейся книге, поэтому не буду повторяться. Скажу лишь, что под действие Указа из граждан СССР подпадали те, кому вменялась статья 58-1 УК РСФСР (измена Родине),[166] в частности, служба в органах самоуправления и «выполнение заданий оккупантов по сбору продовольствия, восстановлению важных для оккупантов предприятий и др., совершенные с целью оказания помощи врагу». Совершенно очевидно, что под измену Родине можно было подвести и бухгалтера, работавшего в горуправе, и плотника, починившего табуретку, на которой этот бухгалтер сидел. Как пособничество врагу квалифицировались, например, «стирка белья немецким солдатам», «чистка картошки на немецкой кухне или мытье полов в помещениях, занятых немцами».[167] Отсюда следует, что драконовский Указ охватывал практически все трудоспособное население оккупированных территорий. Ведь каждый, пишет Солженицын, «мог вместе с ежедневным пропитанием заработать себе и будущий состав преступления: если уж не измену родине, но хотя бы пособничество врагу». Спасибо и за то, что пособничество не каралось повешением, а всего-навсего каторгой!
Так вот — положа руку на сердце: у кого из нас сегодня повернется язык обвинить этих несчастных людей в лжесвидетельстве? Многие ли из нас, сегодняшних либералов и правдолюбцев, проявили бы независимость суждений перед лицом чрезвычайных обстоятельств, когда на одной чаше весов — абстрактная правда (да и не абстрактная, а в пользу оккупантов), а на другой — собственная жизнь, жизнь
