Катынский лабиринт

и свобода семьи? Ведь советские номенклатурные историки лгали о Катыни, когда им уже ничего не грозило, и лгали с упоением — так чья вина больше? И потом мы ведь не знаем, кто из свидетелей попал в «Сообщение», а кто нет: быть может, среди непопавших были бесстрашные люди? (Я в это верю.) Наконец, где гарантия, что показания не перевраны, не отредактированы (как раз в обратном мы и убедились в предыдущей главе)?

Поскольку мне еще предстоит упоминать Указ от 19.4.1943, объективности ради следует сказать, что 26.5.1947 смертная казнь в мирное время была отменена, вместо нее вводилась новая санкция — 25 лет лагерей. 12.1.1950 смертную казнь, однако, восстановили. «А убрать четвертную забыли, так и осталась», — замечает Солженицын. В 1955 году изменникам и пособникам была объявлена амнистия[168] (нетрудно подсчитать, что под нее скорее всего и попала З. П. Конаховская), но применяли ее избирательно, многие остались отбывать свой срок. Могу сослаться, в частности, на свидетельство Сергея Ковалева, недавнего политзаключенного, а ныне народного депутата РСФСР. На встрече группы депутатов с председателем КГБ Крючковым он привел пример Михаила Тараховича из Белоруссии, который был насильно мобилизован в германскую армию, через 17 дней дезертировал, впоследствии в составе частей уже Красной Армии дошел до Берлина — и тем не менее тех 17 дней ему не простили, причем когда А. Д. Сахаров пытался добиться пересмотра дела Тараховича, прокуратура его попросту обманула, сообщив, что такой заключенный в советских лагерях не числится. Тарахович теперь на свободе, но это. по словам С. А. Ковалева, не единственный старик, до сих пор отбывающий наказание за «военные преступления».[169] Не коснулся их и недавний Указ от 16.1.1989 «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости…», отменивший постановления ОСО и «троек». Бесспорно, дела эти надо пересматривать строго в индивидуальном порядке (реабилитировать всех скопом вообще, по-моему, недопустимо — ведь опять вышло, что кроме «системы» никто персонально в беззакониях не виновен),[170] но горе в том, что настрой у наших правоохранительных органов прямо противоположный, ничего они пересматривать, похоже, и не собираются. Вот, к примеру, что ответил начальник отдела Главной военной прокуратуры генерал-майор юстиции В. Г. Провоторов на вопрос корреспондентов «Советской культуры» (номер от 25.2.1989): «А много ли действительных шпионов, врагов было выявлено в тридцатые годы?»

«Мне такие встречались редко. Другое дело — сороковые годы. Здесь и полицейские, и каратели, и те, кто добровольно вступал в легионы. Есть такие, кто из лагерей попадал в трудовые батальоны. За это немцы их ставили на довольствие, предоставляли разною рода льготы — 150 марок в месяц, две сигареты в день. одежду, пригодную для носки. Находились люди, погибавшие в лагерях от голода и выбравшие трудовую армию. Между тем именно они строили оборонительные сооружения, восстанавливали разбомбленные аэродромы, входили в какие-то вспомогательные войска — то есть, укрепляли в определенной степени военную мощь противника. Эти люди были наказаны и не подлежат реабилитации как способствующие врагам».[171]

Не чудится ли вам, читатель, некий нравственный изъян в спокойном рассуждении генерал-майора? Да и сам Владимир Григорьевич — неужели совсем не сомневается в собственной правоте? «Льготы», «оборонная мощь»… уж не из обвинительных ли заключений почерпнута эта фразеология?

В самом начале своей работы над «катынским делом» я определил приоритетные направления. Одним из них было выяснение судеб свидетелей. Не только для того, чтобы косвенно подтвердить лживость советской версии — я надеялся дать им возможность отречься от своих показаний и тем облегчить душу. Вот почему из множества читательских писем я сразу выделил как весьма важные два на одну и ту же тему.

Николай Нешев из Пятигорска, осужденный по статье 58 УК РСФСР и отбывавший наказание в Мордовии, пишет, что в 1958 году на пересылке в Тотьме заключенные рассказывали ему о безымянном катынском леснике, давшем показания немцам и приговоренном за это к 25 годам лишения свободы; наказание он отбывал в знаменитой Владимирской тюрьме. То же самое сообщил мне В. А. Абанькин (Ростов-на-Дону).[172] В 1974 году он был переведен во Владимирскую тюрьму из пермского политлагеря за забастовку. «В тюрьме ходили слухи о том, что в одной из камер несколько лет назад сидел заключенный под номером. Содержали одиночно, что у нас запрещено законом. Говорили, что это был лесник Катынского леса, который видел, кто и когда расстрелял польских офицеров».

Владимирская тюрьма (точнее — «учреждение ОД-1/ст-2 г. Владимира») — заведение особое. В разные годы здесь отбывали наказание Василий Сталин, подельник Олега Пеньковского Гревилл Уинн, бывший член Государственной думы В. В. Шульгин, американский летчик Пауэрс, заместитель министра внутренних дел СССР генерал-лейтенант С. С. Мамулов и другие бериевцы, а в брежневские времена многие советские правозащитники. Есть версия, согласно которой там же содержался Рауль Валленберг.[173] Имеют под собою основания и слухи о «катынском леснике»: с 1951 по 1970 год во Владимирке отбывал срок бывший бургомистр Смоленска Б. Г. Меньшагин.

Читатель, конечно, помнит, что на свой разговор с ним ссылался один из свидетелей комиссии Бурденко, а затем и советского обвинения на Нюрнбергском процессе профессор астрономии Борис Базилевский, причем в «Сообщении» сказано, что эти показания имеют «особо важное значение». Фигурировал в качестве вещественного доказательства и блокнот Меньшагина.

«Показания Базилевского, — сказано далее в «Сообщении», — подтверждены опрошенным Специальной комиссией свидетелем — профессором физики Ефимовым И. Е., которому Базилевский тогда же осенью 1941 года рассказал о своем разговоре.

Документальным подтверждением показаний Базилевского и Ефимова являются собственноручные записи Меньшагина. сделанные им в своем блокноте. Принадлежность указанного блокнота Меньшагину и его почерк удостоверены как показаниями Базилевского, хорошо знающего почерк Меньшагина, так и графологической экспертизой».

Итак. показания Базилевского подтверждаются записями Меньшагина, почерк которого удостоверяет Баэилевский! Другое подтверждение слов Базилевского — показания профессора Ефимова о том. что Базилевский рассказывал ему то же. что и Комиссии!

Этого мало. На допросе в июне 1946 года (это была, как мы знаем, генеральная репетиция перед Нюрнбергом) Базилевский добавляет новые штрихи к портрету Меньшагина:

«Нужно сказать, что Меньшагин вообще весьма быстро сделался «своим человеком» в немецкой комендатуре. Мне трудно высказаться о причинах этого быстрого завоевания Меньшагиным авторитета у немцев. Может быть, этому способствовало то, что сам Меньшагин был пьяницей и очень быстро нашел себе собутыльников в немецкой комендатуре. причем особенно сблизился с неким зондсрфюрером Гиршфельдом. остзейским немцем, отлично владевшим русским языком и практически занимавшимся рядом вопросов, связанных с городским самоуправлением».[174]

Читая этот протокол, я почти ничего не знал о Меньшагине, но россказням Базилевского уже тогда не верил. А вскоре в Париже вышли «Воспоминания» Меньшагина — этот текст он наговорил на кассету в последние годы жизни. Далее я воспользуюсь материалами этой книги с любезного разрешения ее комментатора Г. Г. Суперфина.[175]

Б. Г. МЕНЬШАГИН

Биографическая справка

Борис Георгиевич Меньшагин родился 26 апреля (9 мая) 1902 года в Смоленске. По завершении гимназического образования добровольно вступил в Красную Армию, где служил с 1919 по 1927 год. Демобилизован за религиозные убеждения и регулярное посещение церкви.

После демобилизации Меньшагин заочно окончил юридический факультет в Москве. В 1928–1931 гг. работал в коллегии адвокатов при облсуде Центрально-Черноземной области, в 1931 г. — на заводе АРЕМЗ (Москва); в 1931–1937 гг. — во втором парке Мосавтогруза.

С 1937 года Меньшагин работает в облколлегии адвокатов в Смоленске вплоть до оккупации города немецкими войсками. Во время оккупации Меньшагин стал бургомистром Смоленска, а после отступления немцев (сентябрь 1943 г.) недолго занимал такую же должность в Бобруйске. Конец войны застал его с семьей в Карловых Варах, где его интернировали американские войска. Освободившись из лагеря через