Стоял долгий летний вечер. Именно летний — хотя часы и показывали вечерний час, было еще совсем светло. Три человека, рассевшись на камнях, разбросанных здесь и там по склону пологого холма, с еле скрываемым нетерпением наблюдали, как солнце медленно погружается в пучину окрестных болот.
Глядя на этих троих людей, никак нельзя было сказать, что они через несколько минут отправятся в экспедицию, из которой, может быть, никогда не вернутся. Один из них, высокий молодой человек со слегка вьющимися темно-русыми волосами, был одет скорее по-курортному — в майку-безрукавку и яркие шорты-'бермуды', а багажа при себе не имел вовсе, если не считать увеличительного стекла и потрепанной записной книжки, умещавшихся в накладных карманах «бермудов». Свой основной багаж — опыт и дедуктивное мышление — частный сыщик Василий Дубов держал в уме, или под черепной коробкой, как по- ученому выражался его друг Владлен Серапионыч, сидевший верхом на соседнем валуне.
Владлен Серапионыч по внешности напоминал уездных лекарей из пьес Чехова и даже сам внешне слегка походил на Антона Павловича, разве что выглядел постарше. Собственно, он и был доктором, но только не уездным, а, как говорил сам Серапионыч, узким специалистом широкого профиля. Одет он был в потертый сюртук, из-под которого выглядывал съехавший набок старомодный галстук. Правда, нижняя часть его наряда несколько выбивалась из привычного «уездного» образа — огромные мягкие кроссовки и светлые джинсы. У ног доктора стоял «дипломат», где лежало самое необходимое — смена белья и некоторые медицинские препараты.
Третьим, а вернее — третьей, была молодая темноволосая дама в цветастом летнем платье, которое удивительно ей шло. Впрочем, ей, московской журналистке Надежде Чаликовой, шло все, что бы она ни надела — Надя принадлежала к тем женщинам, которые с видимой легкостью превращают в достоинства даже свои недостатки. Ее багаж был самым объемным — он умещался в саквояжике, но большую его часть составляли отнюдь не дамские наряды, а предметы профессиональной деятельности: диктофон с запасом кассет и батареек, фотоаппарат, пара чистых блокнотов и несколько авторучек.
— Господа, а не пора ли в путь? — нарушил молчание доктор, подняв взор к вершине холма, где возвышались два одинаковых каменных столба, казавшихся совсем черными в лучах заходящего солнца.
— Немного еще подождем, — с видом знатока ответил Дубов. — Надо, чтобы солнце совсем закатилось.
Еще несколько минут прошло в тревожном безмолвии, нарушаемом лишь стрекотом кузнечиков да щебетом пташек в низком кустарнике.
— Ну, пора. — Чаликова встала с камня и грациозно подпрыгнула, разминая затекшие ноги. — Солнышко-то уже того, зашло…
Действительно, дневное светило окончательно скрылось, хотя небеса были все так же по-летнему светлы. Доктор поднял с земли свой медицинский чемоданчик, детектив — чаликовский саквояж, и они стали неспешно подниматься на самую вершину.
«Параллельный мир», где Василий Дубов и его спутники оказались, пройдя между столбов, особо ничем не отличался от «нашего»: так же синело небо, щебетали пташки, желтели одуванчики, только на месте болота чернел дремучий лес, подступавший почти вплотную к пригорку. На узкой проселочной дороге, за которой начинался лес, поблескивала колесами карета, запряженная парой рысаков.
— Василий Николаевич, а какова цель нашего похода? — вдруг спросил Серапионыч.
— Не знаю, — искренне пожал плечами детектив. — Честное слово, не знаю. Мне прямо на мобильник позвонил Рыжий и пригласил в Царь-Город на какие-то торжества.
— Думаю, ради этого он вряд ли стал бы вас тревожить, — как бы вскользь заметила Надя.
— Я ему так и сказал, — подхватил Дубов, — мол, хоть намекните, господин Рыжий, в чем суть дела. А он мне — поговорим при встрече, это не телефонный разговор. Да впрочем, сейчас мы от него же все и узнаем.
Действительно, из кареты вылезал статный рыжебородый господин в старинном боярском кафтане и высоких сапогах. Едва завидев наших путешественников, неспешно спускавшихся по холму, он радостно замахал рукой, а минуту спустя уже троекратно, по старинному обычаю, облобызал каждого из гостей.
Марфин пруд казался погруженным в сонную тишину, нарушаемую лишь стайкой ребятишек, плескавшихся почти у самого берега. Напротив них несколько человек удили рыбу, хотя, кажется, без особого успеха.
И тут все очарование летнего вечера было безнадежно нарушено — из рощи, окружавшей пруд, на берег выскочил маленький плешивый человечек, одетый в какие-то старые лохмотья. Хозяйским оком оглядев водоем, он решил, что не все в должном порядке, и решительно направился к ребятам.
— Кто разрешил? — спросил он строго, но сдержанно. И так как детишки не обратили на стража порядка никакого внимания, он резко повысил голос:
— Здесь купаться запрещено! Вон отсюда, и чтобы я вас больше не видел!
Ребята стали нехотя вылезать из воды, но плешивый человечек все равно остался недоволен:
— Да что вы здесь такое устраиваете?! Тут приличные люди бывают, а вы, бесстыжие, голышом бегаете!
Дети с веселым смехом принялись натягивать портки — они уже привыкли к подобным наскокам и воспринимали их как развлечение в серой царь-городской жизни.
— Вот так-то лучше будет, — с видом победителя проговорил страж водоема, когда ребята, подхватив одежку, скрылись в роще. — А это еще что такое? — вновь нахмурился он, заметив людей с удочками на противоположном берегу. — Непорядок!
Бурная деятельность стража нравственности и по совместительству охранника водоема не осталась незамеченной рыбаками.
— Снова этого дурня сюда принесло, — сказал рыболов рыболову. — Опять всю рыбу распугает. И кто он вообще такой?
— Некто Петрович, — ответил второй рыболов. — Сказывают, будто бы его поставили блюсти порядок, вот он и рад стараться.
— Да какой же тут непорядок? — удивился первый рыбак. — Вроде бы от нас никакого беспокойства никому нет. А уж от ребятишек тем более.
Третий рыболов, казалось, дремал — но когда веревочка колыхнулась, он резко вздернул удочку, и рыбка, блеснув в воздухе мокрой чешуей, плюхнулась обратно в воду.
— Крючок ни к бесу не годится, — досадливо проговорил он и насадил кусочек хлебного мякиша.
— Глебыч, ты всегда все знаешь, — обратился к нему первый удильщик. — Поведай нам, что это за чучело?
Тем временем охранник неспешно, вразвалочку, огибал пруд, приближаясь к рыболовам.
— Не знаю доподлинно, однако сведущие люди говорят, будто он — бывший Соловей-Разбойник, — охотно откликнулся Глебыч.
— Кто-кто? — изумился второй рыболов. — Тот самый Соловей, которого наши стрельцы два десятка годов ловили, да все поймать не могли?
— Я слыхивал, что князь Длиннорукий во время своей опалы повстречался с Соловьем, и оказалось, будто бы тот ему то ли братом родным приходится, то ли еще кем, точно не ведаю, — невозмутимо продолжал Глебыч. — А потом наши стрельцы всех Соловьевых молодцев словили, и тот совсем не при деле оказался. Ну и когда Длиннорукого-то новый наш царь из опалы вернул и снова градоначальником поставил, то он и пристроил Петровича городские пруды охранять. Все ж какой-никакой, а кусок хлеба. А то еще слыхал я, будто бы…
Однако договорить Глебыч не успел — прямо у него над ухом раздался нерпиятный дребезжащий голос:
— Сколько раз вам сказывали — запрещено здесь рыбу ловить!
— Кто запретил? — совершенно спокойно спросил первый рыболов.
— Кто надо, тот и запретил! — топнул ножкой Петрович. — И не вам, дуракам, высшие указы обсуждать! Вон отсюда, а то я за себя не отвечаю!
— А кто ты таков есть, чтобы нас, благопослушных горожан, вон гонять? — не трогаясь с места, продолжал первый удильщик.
