путь из аэропорта. Брать ее, пожалуй, не стоит. Нет основания, да и бесполезно. Пусть себе едет в Апрелевку. Анфиса Егоровна уже все продумала и соображает, что спасать надо себя, а не Сахарова. Если же Тамара поедет по другим адресам, пусть проследят.
Генерал молчит несколько секунд — видимо, сдерживается.
— Хорошо, — говорит он замороженным голосом. — Других промашек нет?
— Пока нет, — отвечаю я.
Продолжать разговор уже незачем — у генерала времени в обрез. А я иду к капитану К счастью, ждать его не приходится — он у себя.
— Когда у вас закрываются бары? — спрашиваю я.
Капитан несколько удивлен:
— В двенадцать. А что?
— Можно закрыть один пораньше? То есть не совсем закрыть, а для пассажиров. Бармен уйдет, а мы останемся.
— Понимаю. — Капитан задумывается, мысленно подбирая для нас подходящее помещение. — Крайний бар без курительной. Последний по левому коридору. Вывеска: «Близ Диканьки». Идет?
— Идет.
— Когда?
— Часов в десять-одиннадцать, когда вам удобнее.
— Хорошо. Я скажу бармену. Он оставит вам ключ. Много вас?
— Я да он, да еще трое. Почти джаз-оркестр, только без музыки.
— Надеюсь, и без стрельбы?
— Что вы, капитан! Это только генеральная репетиция.
После разговора с капитаном разыскиваю Лежаву.
— Порядок, товарищ полковник. Я с ним Нодия оставил. Оба ныряют.
— Не заметил слежки?
— По-моему, нет.
— Что-то не верится. У него гестаповская выучка.
— Так мы для него все на одно лицо. Наших ребят из Грузии здесь полно. Любимое грузинское развлечение летом — батумский круиз.
— А как он себя ведет?
— Беспокойно. Часто ссорится с женой. Уединяется. Пьет.
— А жену вы проморгали.
— Так вы же сами, товарищ полковник, выключили ее из наблюдения.
— Знаю. Мой промах. А за Сахарова вы в ответе. За каждый шаг. Сегодня вечером после отплытия из Новороссийска, часов в одиннадцать, будьте оба у бара «Близ Диканьки». Держитесь незаметно, но так, чтобы я мог позвать вас в любую минуту.
Остается Галка, и все происходившее на теплоходе в мое отсутствие будет выяснено. Галка ждет на шлюпочной палубе против нашей каюты.
— Как прошел ужин вчера, когда я уехал?
— Сахаров не явился. Пришла одна Тамара с растекшимися ресницами и распухшими веками. Говорит, что поссорились. Я посочувствовала и, воспользовавшись настроением, поинтересовалась ее семейной жизнью. Обеспечены они вот так, — Галка подносит два пальца к горлу, — но атмосфера дома ненастная. Живут замкнуто, дома у них, кроме Томкиной клиентуры, никто не бывает; у нее самой какие-то шашни, но Сахаров смотрит сквозь пальцы: либо это его не интересует, либо устраивает. Но мне кажется, что-то все-таки связывает их кроме брака. Во всяком случае, с недавнего времени. А пить он начал только здесь, на теплоходе, что крайне удивляет Тамару: в Москве она этого не замечала. В общем, две разные жизни, в чем-то, конечно, связанные кроме брачных уз, но, должно быть, совсем, совсем недавно. Какой-то потаенный страх сквозит в словах Тамары, а раньше — я ведь ее давно знаю — никогда этого не замечала.
Я пропускаю мимо ушей все сказанное Галкой. Сейчас меня интересует другое.
— Когда ты увидела Сахарова?
— Сегодня за обедом. По-моему, он был даже рад, что Тамара уехала.
— Радость понятна. Только это ему уже не поможет.
— Подвел итоги?
— Подведу сегодня вечером.
— Тебе сейчас нельзя выходить из каюты. По-моему, он поверил, что ты болен.
— Поверил или не поверил, это уже не имеет значения. Операция заканчивается.
— Где?
— «Близ Диканьки». Есть такой бар на теплоходе. Поближе к двенадцати ночи. Ты не ходи.
— Я понимаю, что доктор Ватсон тебе уже не нужен.
— Не обижайся, Галчонок. Ты свое дело сделала.
— А если он вооружен?
— Ты думаешь, у нас дуэль? «Возьмем Лепажа пистолеты, отмерим тридцать два шага…» Нет, Галка, только психологический этюд.
— Время неподходящее. В двенадцать бары уже закрываются.
— Наш бар будет открыт до утра. Так что не жди меня ночью. — Я обнимаю ее за плечи и добавляю: — А теперь пойду искать «школьного друга».
Галка не понимает.
— Зачем?
— Надо же предупредить его о вечере на хуторе «Близ Диканьки».
Я нахожу его за бассейном в шезлонге, греется под заходящим уже за море солнцем. Он сидит голый, в одних плавках и больших черных очках. Я присаживаюсь на корточки рядом и спрашиваю:
— Отдыхаешь?
Он молниеносно оглядывается по сторонам, не слышит ли кто-нибудь, и, убедившись, что рядом никого нет, усмехается:
— Как видишь. А тебе ведь следует в лазарете лежать.
— Отлежался.
— Ой ли?
В этом «ой ли» я слышу нескрываемую иронию. Значит, не верил и не верит.
— А ты, пока я болел, уже вышел на связь?
Он снимает очки и смеется:
— Ты о жене?
— В Москву послал?
— Ага.
— Не поможет.
— Утешайся, если ты уже с ордером.
— Пока еще нет.
— Не надейся. В любом суде проиграешь.
— Поживем — увидим. А пока поговорить треба.
— О чем?
— Узнаешь.
— А если откажусь?
— Не откажешься. Не в твоих интересах.
— Допустим, но не здесь же.
— И не сейчас. Есть бар в конце коридора. Рядом с музыкальным салоном. Скажем, в половине одиннадцатого. Свидетелей не будет. Кто в кино, кто на концерте. Самое подходящее место для рандеву. А что нам нужно? Бутылку пива или пару коктейлей.
— Не нравится мне все это.
— Не нравится, когда надевают наручники. А для этого, к сожалению, еще не пришло время.
