Но вот миновали первые напряженные, страшные минуты. Мансур опустил ребенка на пол и, почтительно протянув обе руки, подошел к Мадине-ханум. Она дрожащими руками погладила его голову, лицо, поцеловала в лоб.
— Вот ведь, Мансур, дитя мое, и не вижу тебя толком, — дрожащим, виноватым голосом сказала она.
Мансур поцеловал ее в глаза, усадил на стул. Вторично поздоровался с Абузаром Гиреевичем и Гульшагидой.
Фатихаттай успела снять с ребенка шапку, пальто. Девочка, только что походившая на зверушку, теперь как бы превратилась в куклу. На плечи ее спадали русые локоны, на лице алел румянец.
— Вот это дау-ани, дау-ати, это тетя Гуля, а это я, бабушка Фатихаттай, — знакомя девочку со всеми, называла Фатихаттай. — А тебя как зовут, дитятко?
— Гульчечек.
Наконец гость разделся, и все взрослые прошли в зал. Ребенка Фатихаттай оставила у себя на кухне.
— Почему не приехала Ильмира? — вдруг спросил Абузар Гиреевич.
Сейчас Гульшагиде надо бы выйти из зала, чтобы не ставить себя и Мансура в неловкое положение. Но женское любопытство заставляет иногда забыть о такте.
После продолжительной паузы Мансур глухо проговорил:
— Ее нет… Она погибла… при воздушной катастрофе. Гульчечек не должна знать об этом.
— Давно? — опять спросил Абузар Гиреевич при общем молчании.
— Скоро год…
Гульшагида чуть не выронила чашку из рук. Опять ей почему-то вспомнилась зябнущая птица за окном.
— Меня по моей просьбе перевели в Казань, — продолжал Мансур. — Родители Ильмиры написали, чтобы я привез Гульчечек к ним. Они живут в деревне.
Мадина-ханум беззвучно заплакала. То ли жалела Ильмиру и раскаивалась в своих суровых словах, не однажды сказанных о ней, то ли ей жаль было рано овдовевшего сына, — трудно сказать.
5
Утро. Улицы заполнены народом… Все спешат. У каждого свои дела и свои заботы, свои радости и горе. Среди этих тысяч людей невозможно выделить тех, чье горе неизмеримо. Лучше бы совсем не было таких людей. Но законы жизни бывают суровы. Сегодня хоронят труженика Исмагила. Жена его сегодня встречает свое первое вдовье утро. Дети ее стали полусиротами. «Вдовий день — бесконечная — ночь», — говорят старики. Надо думать, найдутся добрые люди — скрасят эту ночь. Но не: всякое горе и заботу легко обнаружить. Вот и Гульшагида — молодая, красивая, хорошо одетая женщина — может показаться очень довольной своей жизнью. Правда, лицо у нее бледное, глаза немного покраснели. Но ведь это вполне естественно — не трудно предположить, что она возвращается с работы, с ночной смены. Отдохнет и вновь засияет, как солнце…
День серый, на улице слякоть, грязь. Растаявший снег превратился в черную кашицу. С крыш падают крупные капли. Холодная сырость пронизывает все тело.
Гульшагида идет по мокрым улицам, погруженная в свои думы. Не скоро догадалась оглядеться по сторонам. Вон куда забрела она! А ведь идет на дежурство, в больницу. Это же Кремлевская! Часы на Спасской башне показывают; что до девяти осталось всего двадцать минут. Неужели она, сама того не сознавая направлялась к Федосеевской дамбе?! Что ей делать там?.. Опомнившись, Гульшагида быстро повернула в нужную сторону. Если не удастся остановить какую-нибудь машину, она опоздает в больницу. Но шоферы, не обращая внимания на ее поднятую руку, гонят свои машины, разбрасывая грязь.
Наконец одна «Волга» резко затормозила, остановилась возле нее. Гульшагида хотела было обратиться с просьбой к человеку, сидевшему рядом с шофером, но, узнав доцента Янгуру, растерянно пробормотала:
— Извините, я думала — такси…
— В такое время трудно поймать такси, Гульшагида-ханум, — весело отозвался Янгура: Он вышел из машины и, сняв шляпу, поздоровался с молодой женщиной. Затем распахнул заднюю дверцу: — Садитесь, пожалуйста!
— На работу опаздываю, — оправдывалась Гульшагида, в то же время не переставая извиняться за причиненное беспокойство.
Доцент Янгура был хорошо известным человеком среди врачей. Гульшагида неоднократно видела era в больнице и знала в лицо. Но официально они не были знакомы. И Гульшагиду удивило, что Янгура назвал ее по имени.
Фазылджан усадил Гульшагиду в кабину, сам пересел от шофера к ней — так было удобней разговаривать.
— Жизнь в Казани имеет свои трудности, — с легкой усмешкой рассуждал он. — Приходится ездить из конца в конец города, спешить, толкаться. А в деревне ничего не случится, если и опоздаешь немного…
«Откуда он знает, что я живу в деревне? Странно», — удивлялась Гульшагида. Чтобы завязать беседу, она рассказала о ночных событиях, о приезде Мансура.
— О, значит, у нашего профессора большая радость! — воскликнул Янгура. — Между прочим, я давно предрекал, что Мансур должен вернуться! Если быть откровенным, я даже говорил с министром по этому поводу. Зачем молодому способному врачу прозябать чуть ли не на полюсе, среди белых медведей? Мы, медики, должны поддерживать друг друга. На Север можно послать любого врача. Там не требуется знание татарского языка. — Янгура некоторое время молча смотрел в окно, потом спросил: — Он один приехал или с женой?
— С ребенком, — ответила Гульшагида. — Жена погибла во время авиакатастрофы…
Янгура посочувствовал:
— Печальный случай. Надо будет навестить Мансура, выразить соболезнование. — Сказав это, поспешил заговорить о другом: — Наверно, скучновато вам в деревне?
Гульшагида полушутливо, но с оттенком горечи сказала:
— Не по ком скучать.
— А вдруг найдется? — сейчас же подхватил Янгура и многозначительно улыбнулся.
Гульшагида покраснела и отодвинулась в угол.
— Как только увидите Абузара Гиреевича, передайте ему, — уже серьезно сказал Янгура, — пусть не волнуется за Мансура. Я намерен всерьез позаботиться о судьбе этого джигита.
Гульшагида промолчала. Проехали памятник Тукаю, оставшийся слева, впереди показалась серая поверхность озера Кабан, подернутая «салом». Опять повалил снег крупными хлопьями,
— Вы не собираетесь перебраться на работу в город? — неожиданно спросил Янгура.
Гульшагида чуть заметно покачала головой.
— Если все переедут в город, здесь места не хватит.
В этот серый, пасмурный день красота Гульшагиды казалась Янгуре особенно яркой. Ему хотелось говорить с этой интересной молоденькой женщиной тепло и откровенно.
— Для вас-то нашлось бы местечко, — уверенно сказал Фазылджан. — К тому же и Абузар Гиреевич хорошего мнения о вас. А с его мнением в Казани многие считаются. Если понадобится, найдется кому замолвить за вас словечко. Да, да! — уже твердо продолжал он. — Вам надо непременно работать в городе: здесь и практика интересней, и знания свои усовершенствуете.
«Вон сколько ходатаев за меня», — с легкой усмешкой подумала Гульшагида. А вслух сказала;
— Абузар Гиреевич говорил об этом со мной, да у меня сейчас что-то желания нет оставаться в городе.
— Желание появится, — уверенно ответил Фазылджан. — Деревня ведь усыпляет. Так было испокон
