— На помилование подал. Откажут, значит, того...
— Трудно ждать?
— Ой как трудно! — Дешин закрыл глаза. — Лучше бы пулю в лоб. Сразу. Чтобы не думать. Сыграть в ящик не страшно. Страшно думать об этом.
— Может, оно там спокойнее.
— А на хрена мне покой нужен, если земля останется, а меня не будет! Это же все... Больше не закуришь, девку не обнимешь. Песню не услышишь...
— Ох! — Каиров, покряхтывая, вынул из сумки разводной ключ, присел на корточки возле батареи парового отопления. Хмуро и укоризненно посмотрел на Детина: — Натворил ты, видать, малый, дел нехороших, раз по такой строгости к тебе подошли.
— Офицера задавил, — моргнул Дешин короткими ресницами. И тоска была в его голосе. И страх.
— Шофер... — Каиров осуждающе покачал головой: — Водить машину не умеешь — ходи пешком.
— Я?! Ты не мели глупостей, отец! Я девять лет за баранку держался, — Теперь в голосе звучала только обида. Нет, пожалуй, не одна обида, но и раздражение.
— Он к тебе сам под колеса бросился?
— Не должен бы... — засомневался Дешин. — Баба у него здесь красивая. Сам майор. При деньгах.
— Знакомый?
Дешин неопределенно пожал плечами, будто и не знал, что ответить на этот вопрос.
— Знакомым не назовешь. Офицер из штаба. Иногда на машине его подбрасывал. У нашего брата шофера таких знакомых гарнизон. Дай еще закурить!
— Трудно сейчас с куревом, — поморщился Каиров и тяжело вздохнул.
— Не жмись, батя!.. — чуть ли не взмолился Дентин. — Еще достанешь себе. А для меня она, может, и последняя...
Каиров опять стучал кресалом о кремень.
— Спасибо, отец. На том свете встретимся. Угощать папиросами буду я.
— Зачем так шутишь? Я старый человек. Я тоже о смерти думаю. Не надо шутить на эту тему.
— А я, может, от страха шучу. Я боюсь, может!
— Ты мужчина.
— Ну и что... Мне вот один парень рассказал. В далекие времена за границей, во Франции или в Италии, такой обычай был. Приговоренному к смерти мужчине в ночь перед казнью приводили молодую красивую девушку. И спал он с ней, чтобы семя все из него вышло. Чтобы не погибала вместе с ним будущая жизнь, которая в каждом из нас заложена.
— Красивый обычай, — согласился Каиров.
— Понятно.
Каиров уныло посмотрел на ключ, тяжело встал с табуретки. Сказал с сомнением:
— А мне одно непонятно. Задавил ты человека. Тяжелый случай, так за это же не стреляют!
— Стреляют не стреляют. Любопытный ты, отец, очень.
— К старости все любопытные... Я о чем говорю. Не умеешь водить машину — ходи пешком.
— Опять свое. Я шофер второго класса. Автобус в Чите водил. А здесь влип. И ничего не докажешь... Шел я в рейс. Напросился ко мне Сизов. Подбрось, говорит. Круг нужно было сделать. Выехали на третий километр. Он говорит: стой, друга обождать надо. В женское общежитие он, что при рыбозаводе, значит, захаживал. И сам ушел. А мне фляжку с водкой оставил. Съехал я с проезжей части в тупичок. За трансформаторную будку. Выпил. Может, оттого, что обедал плохо, отключился я. Пропала память. А когда очухался, майор под колесами мертвый... Я бежать.
— Перепугался.
— Перепугаешься... — грустно усмехнулся Дешин.
Каиров будто через силу подошел к стене, всем своим видом показывая, что ему нездоровится. Пощупал рукою батарею. Спросил:
— И сколько же ты бегал?
— Двое суток.
— Вышка тебе за дезертирство.
— Не помилуют, думаешь?
— За других решать трудно.
— Это верно... — Дешин делал затяжки часто-часто, будто его торопили.
— А тот, друг майора, не приходил? — поинтересовался Каиров.
— Нет. Не приходил.
— И кто он, не знаешь?
— Мне это без надобности.
— Зря... Я вот из твоего рассказа не разберу, когда же ты майора задавил?
— Сам не пойму. Вот думал, думал... Если только он когда слез — может, пошел за обочину помочиться. А я тут сворачивать в тупик стал, фары не включая. И может, задел его. Потом протащил...
— Да. Незавидное у тебя положение. — Каиров отвернулся к стене и несколько раз ударил ключом по батарее.
Через минуту в коридоре послышались торопливые шаги и кто-то громко спросил:
— Где сантехник будет?
— В шестой!
Открылась дверь. Запыхавшийся выводной сказал:
— Товарищ мастер! Быстрей в котельную, там трубу прорвало!
Татьяна, помнишь дни золотые...
Старый шкипер Пантелеймон Миронович Обмоткин, впервые увидевший свою родную внучку Татьяну, когда ей пошел шестнадцатый годок, назидательно произнес: «Красива. Слишком красива! А красота, как и выпивка, хороша в меру». Дед ходил по многим морям, обметал клешами набережные Марселя, Сингапура, Шанхая... Ни один, даже самый большой, танкер в мире не вместил бы в себя столько спиртных напитков, сколько выпил Пантелеймон Миронович за сорок лет плавания. Виски, ром, джин, водка, коньяк... Эх, да разве перечислишь!
— Я много раз изменял своей жене, — говорил старый шкипер. — Вот почему мне достаточно взглянуть на молодую девицу — и я лучше всякой ворожеи определю, что из нее получится.
Татьяне запомнилась встреча с дедом. Многое из времен юности позабылось, схлынуло, не оставив в памяти следа, — так скатывается малая вода, успевшая только лизнуть берег да пошелестеть галькой. Но приезд деда она помнила ясно, точно это было вчера, а не девять лет назад — в тридцать пятом году. Считалось, что дед живет в Одессе. Там жила и бабка. Но потом бабка умерла. Она попала под машину «скорой помощи». И Татьяна считала и до сих пор считает кончину бабки непростительной глупостью. О деде она много слышала. Представляла его высоким и сильным. И красивым, потому как милые родственники, все без исключения, заявляли, что Татьяна похожа на деда.
Очень радостно было отметить — дед оправдал ее лучшие ожидания. И рост, и осанка, и глаза деда могли украсить любого мужчину. Вот только старым был дед. И лицо его было морщинистым и коричневым, словно кожа портфеля. Пантелеймон Миронович привез внучке подарки. К сожалению, он не знал ее роста, полноты. И все платья оказались в груди тесными Татьяне, а белье — велико. Но последнее не так уж страшно. Важно, какое это было белье, какие умопомрачительные гарнитуры!
Татьяна догадалась, что конечно же не внучке покупал их в Гонконге дед. Но по какой-то причине они не дошли по назначению. Татьяна благодарила судьбу за это.
