собственное благополучие предпочитают благополучию других... Понапрасну никто не делает зла...
— Я понял. Опираясь на учение Монтескье, а конкретно, на понятие о несправедливости, вы предпочитаете собственное благополучие благополучию других.
— Не понимаю ваших шуток, товарищ полковник! — Роксан вскочил со стула, на лице возмущение.
— Садитесь, Михаил Георгиевич. Не волнуйтесь. Это особый разговор, и я приехал из Поти не для того, чтобы вести его с вами. Сегодня меня интересует только Сизов. Расскажите все, что вы о нем знаете. Садитесь, садитесь!
Не улыбался теперь Роксан. Сидел сосредоточенный. Умно смотрел на Каирова. Лишь иногда морщил лоб, точно что-то вспоминал.
— Сизов... — Роксан прокашлялся, — Это был сложный человек. Противоречивый. И скрытный. Последствия контузии, видимо, — его тряхнуло под Ростовом — сказывались самым странным образом. Он иногда проявлял потрясающую наивность и даже чудовищную неосведомленность, скажем, о предвоенной жизни в стране.
— Какая ваша официальная должность?
— Заместитель начальника гарнизонного военфлотторга.
— Сизов был пехотный офицер. При каких обстоятельствах вы познакомились и сблизились?
— Все просто... Мы мужчины. Я буду откровенен. Мне уже тогда нравилась Татьяна Дорофеева. В свободные минуты — а у нас, снабженцев, они случаются, к сожалению, редко — я забегал к ней в библиотеку. Между нами существовали самые дружеские отношения. Словом, это был типичный пример безответной любви. Татьяна — человек ограниченный, но по-женски хитрый. Она не отталкивала меня. И, принимая подарки, давала лишь туманные обещания. Сизов тоже стал приходить в библиотеку. Когда она сдала комнату, я понял, что у меня есть удачливый соперник.
Роксан достал из кармана мятую пачку «Беломора»:
— Разрешите закурить?
— Конечно.
— А вы? Курите, — предложил Роксан.
— Бросил. Второй день не курю...
— Желаю удачи... — Роксан чиркнул зажигалкой. — Получился пресловутый «любовный треугольник». С той лишь разницей, что соперники оказались друзьями. Сизов так смог все повернуть!.. И я почувствовал себя необходимым для этой приятной, как мне казалось, счастливой пары. Услуги, которые я им оказывал, вызывали у них чувство благодарности...
— Сизов знал, что вы через посредство Дорофеевой торгуете продуктами?
Прямо-таки взвился Роксан:
— Этого не было, товарищ полковник! Такова уж несчастная доля снабженцев! На нас всех собак вешают!..
— Михаил Георгиевич!.. Это по-детски. Вопрос серьезный. Я сформулирую его так. Не пытался ли Сизов шантажировать вас?
— Зачем? — удивился Роксан.
— Значит, нет... — Каиров уклонился от разъяснений. Сказал: — Как я полагаю, занимая такую должность, вы должны иметь в своем подчинении транспортные средства.
— У меня персональная эмка. И четырнадцать грузовых машин.
— Богато живете.
— Нет, товарищ полковник. Грузовиков мало. Всегда в разъездах.
Дым от папиросы плыл по комнате. Каиров встал и открыл форточку. Он не вернулся к столу, а остался стоять у стены, чуть опершись о выкрашенную в салатовый цвет панель.
— Вспомните, Михаил Георгиевич, вы не ездили с Сизовым в Перевальный?
Нет, Роксан не изменился в лице, не покраснел, не побледнел. Спокойно, даже несколько равнодушно ответил:
— Ездили.
— Часто?
— Один раз. Сизов попросил подвезти его. Мы воспользовались моей эмкой.
— Что ему нужно было в Перевальном?
— Госпиталь. Какие-то служебные дела.
— А точнее?
— Не интересовался. Я обождал его в машине. Все заняло не более десяти минут.
— Спасибо. И еще один вопрос. Когда и где вы видели Сизова в последний раз?
— Днем четырнадцатого марта. Он позвонил мне и попросил достать бутылку водки. Мы встретились в городе, возле крытого рынка. Прошли на склад. Кладовщик дал ему бутылку. И Сизов ушел. А я остался с кладовщиком. Нужно было уточнить накладные.
— Он не говорил, для чего водка? Куда он собирается?
— Нет.
— А что вы делали вечером четырнадцатого?
— В восемь часов я на машине приехал к дому. Отпустил шофера. Хозяйка покормила меня. И я лег спать.
— Надеюсь, ваша хозяйка столь же молода и прекрасна...
— Нет-нет... Старушка. За шестьдесят лет. Отлично готовит. Я приношу продукты. И питаюсь дома. У меня застарелая язва.
— Я обещал задать вам только один вопрос. Но все равно уже не сдержал слова. Вы немного говорили о Татьяне Дорофеевой. Дайте ей характеристику.
— Мне это трудно сделать. Разве что в двух словах... Красива, без предрассудков. Не очень умна.
— Интересы, запросы, кругозор?
— На все это можно уже ответить одним словом — мизерные.
— Теперь такой абстрактный вопрос. Совершенно условный. Допустим, если бы вы — повторяю: допустим! — оказались немецким разведчиком, смогли бы вы ее завербовать?
— Я не смог сделать из нее любовницу.
— Это другая сфера.
— Понимаю... Опытный, ловкий разведчик нашел бы у нее много слабостей. Мне кажется, их больше чем достаточно, чтобы превратить ее в сообщницу.
— Все! На сегодня достаточно. Надеюсь, в скором времени мы вновь сможем поговорить друг с другом. Вы военный человек. И вас не нужно предупреждать, что сегодняшний разговор должен остаться между нами.
— Понимаю, товарищ полковник. Всегда рад побеседовать с умным человеком.
Они пожали друг другу руки.
Каиров проводил Роксана уже почти до самых дверей, но внезапно остановился, придержал его за локоть. Сказал:
— Одну минуточку.
Шустро, словно подросток, Каиров вернулся к столу, выдвинул ящик.
— Вы узнаете эту фляжку? — Он держал фляжку за цепочку. Мелкую, соединяющую крышку с корпусом.
— Да, — сказал Роксан. — Это фляжка Сизова.
— Вы уверены?
— Мне часто приходилось наполнять ее.
— Это моя фляжка, — возразил Каиров. — Фляжка Сизова на экспертизе. Дорофеева рассказала о разговоре со мной?
— Рассказала, — смущенно ответил Роксан.
— Не следуйте ее примеру!
