Какой уважающий себя иностранец, попав в Париж, не забредет на Аль? Потянуло туда и Картера. Бродил по узким улочкам торговых рядов и поражался. Истинное чрево Парижа! Битые, в целлофановой броне гуси, утки, кролики. Ящики с помидорами. Дары моря: свежая рыба, лангусты, креветки. Бомбы кокосовых орехов. Гирлянды бананов. Пирамиды груш, яблок. Корзины с виноградом. Гигантские персики, прикрытые влажными листьями. Яйца в рифленых картонных коробках. Фрукты и плоды Алжира, Туниса, Марселя, Ниццы. Бараньи, бычьи туши на крючьях. Молоко, сливки. Прямо на тротуарах, у раскрытых дверей магазинов высятся копны салата, цветной капусты, артишоков, редиса, спаржи, зеленого лука.
Тот, кто побывает на центральном рынке, непременно заглянет и в старое кафе, в штаб-квартиру торговцев, грузчиков, ломовиков, шоферов, базарных воришек, проституток. Все здесь чувствуют себя равноправными. Самые почетные гости Франции, короли и президенты, шахи и премьеры, сидят за одним столом с мясниками и зеленщиками. Переступив порог этого кафе, сиятельные особы превращаются в обыкновенных посетителей. Никто им не уступит места. Никаких привилегий. Пейте свой аперитив, кофе, говорите о чем угодно и как угодно, стараясь изо всех сил привлечь к себе внимание, — все напрасно, вас не выделят из толпы завсегдатаев.
Побывал в этом кафе и Картер — пил французскую водку и кофе.
Был он и на Севастопольском бульваре и на Монмартрском холме. Забрел и на Монпарнас. Дважды прошагал по Елисейским Полям — снизу вверх, от площади Согласия до Триумфальной арки площади Звезды, и обратно — сверху вниз.
Любовался, завидовал, вздыхал! Эх, если бы перенести эти поля за океан, в Штаты! Нет ни у одной столицы такой магистрали, как Елисейские Поля — широченная, с бетонной полосой для автомобилей, бульварами, с дворцами, известными всему миру, с витринами прославленных магазинов, с изящными парижанками — каждая встречная — красавица.
Елисейские Поля!.. Картер был весь тут, весь без остатка — сердцем, разумом, прошлым, настоящим, будущим. Без Калькутты, Москвы, Афин, Пекина, Праги, Бонна и Стокгольма мир не померкнет, думал Картер, но без Елисейских Полей, без Бродвея…
Скитаясь без цели по Парижу, Картер вышел к дворцу Бурбонов. Перешел по мосту Александра на левый берег Сены и, смертельно усталый, плюхнулся на скамейку, на тенистой Курс ля Рейн.
Отдыхал до тех пор, пока часы не напомнили ему, что пора спешить в отель обедать.
Пересек в людском потоке площадь Согласия с ее египетским обелиском и монументами, символизирующими крупнейшие города Франции. Миновал Морское министерство. Полюбовался издали, поверх деревьев сада Тюильри, аркой Каруселя, луврским дворцом и медленно направился к себе в отель.
Бульвар Мадлен, бульвар Капуцинов, Итальянский, Монмартр… Несмотря на светлое время, уже маячили ночные девы. В тени домовых арок, за чугунной решеткой ворот, в подъездах, за газетными киосками. Каждая ловила взгляд Картера, заискивающе улыбалась, вполголоса вопрошала: «Жуир, мсье?» Он отвечал виноватой улыбкой и проходил мимо.
В конце Итальянского бульвара Картер остановился.
Старый человек с гривой седых волос, в потертом пиджаке стоял на коленях и цветными мелками рисовал на асфальте прелестные женские головки. И никто ему не мешал — ни дворник, ни ажан. Не смеялись прохожие. И не жалели. И не удивлялись. Привычная для парижской улицы картина. Привычная, но привлекательная.
Парижане — мужчины, женщины, девушки, дети, старухи, опрятные и неопрятные старики, завсегдатаи Больших бульваров — стояли вокруг художника и молча смотрели, как возникают под его руками женские портреты. Полногрудая нормандская рыбачка в черном лифе… Смеющаяся сборщица винограда с Лазурного берега… Печальная, в слезах, кем-то обманутая продавщица из Галлери де ля Файет. Отважный франтирёр с девичьими губами. Лукавая горничная в накрахмаленном переднике и наколке… Счастливая невеста… Молодая мать…
Он рисовал и рисовал, а награды все не было. Парижане воздерживались платить за зрелище, которым они не в полной мере насладились. И лишь когда художник окружил себя хороводом юных француженок, исписал весь мел, зазвенели франки.
Картер бросил на разрисованный асфальт серебряный доллар, отчеканенный шестьдесят лет назад, и пошел дальше, гордясь своей неслыханной щедростью. В Париже нельзя жалеть денег.
С бульвара Монадаргр он попал на узкую, оживленную улицу Монмартр. Пройдя один квартал, свернул направо и вышел на еще более узкую, но уже тихую малолюдную улочку Бержер.
Тут и был отель «Бержер», где остановился Картер под фамилией Грэхэм.
Скромный, с небольшим навесом подъезд. Скромный вестибюль. Конторка менялы. Лоснящаяся стойка портье, услугами которого можно пользоваться не только в пределах его должностных обязанностей. Если вы американец, то выутюженный, прилизанный, со сладкой улыбкой портье Жан, подавая вам ключ, предложит рекламные альбомы и адреса дюжины тайных увеселительных заведений Парижа, порнографические открытки и, если вы заинтересуетесь, назовет цену, которую вы должны заплатить девушке с Итальянского или Севастопольского бульвара.
Картер надменно-ласково кивнул Жану, попросил ключ от своей комнаты. Портье с бабьим лицом почтительно склонил набок голову, сказал по-английски:
— Сэр Грэхэм, в холле вас ждут.
— Кто? — удивился Картер.
— О, вполне джентльмен! — Жан улыбнулся своей шутке.
А Картер похолодел. Он вспомнил Копенгаген, аэродром Каструп, седую голову и красные уши джентльмена, идущего по его следам…
Кому и зачем понадобился он здесь, в Париже? А может быть, это человек «Бизона»? Не доверяет. Неужели всплыла та проклятая давняя история?
Картер неторопливо вошел в зеркальный зал с толстым ковром на каменном полу. В кресле у камина сидел человек, ждущий его. Нет, это не «джентльмен».
Картер давно натренировал себя остро наблюдать и надежно запоминать увиденное. Пока сближался с незнакомцем, успел разглядеть его во всех подробностях. Под лохматыми, плотно сдвинутыми бровями холодно поблескивают пытливые, умные глаза. Лоб высокий, без морщин, молодой, но волосы на висках серебрятся. Лицо продолговатое, с чуть втянутыми щеками, тонкогубое, с твердым подбородком, суровое, напоминающее лицо Данте. И руки суровые — жилистые, сильные, с кистью каменщика. Впечатление суровости усиливали его темно-серый, строгого покроя, добротный пиджак и черный галстук.
Картер привык в рамке любой одежды угадывать «своих» и «чужих». В разряд своих он зачислял только тех, кто имел отношение к ведомству Аллена Даллеса, к «Отделу тайных операций». Чужими для него были все, кого он не знал, от кого должен был скрывать, где служит, что делает.
Человек с лицом Данте был явно чужой, из разряда обыкновенных людей. Но если это так, то откуда и как ему стало известно, что Грэхэм прибыл в Париж и остановился в отеле «Бержер»?
— Мистер Грэхэм? — Незнакомец с достоинством поднялся, расправил складку на брюках. Высокий, чуть сутулый, он спокойно смотрел на американца, ждал ответа. На лице не было ни улыбки, ни выражения приветливости. Только угрюмое достоинство, пугающая суровость.
— Да. К вашим услугам, — стараясь не выдавать свою тревогу, ответил Картер. — А вы?… С кем имею честь?
Гость слегка скосил глаза налево и направо, оглядел безлюдный зал и, чуть приглушив голос, сказал:
— Называйте меня, если вам угодно, Чарли.
— Как? — быстро переспросил Картер и невольно сделал шаг назад.
— Чарли! — спокойно подтвердил незнакомец и подвинул Картеру легкое кресло. — Привет вам от дяди Франклина и тети Джой.
Слова эти были произнесены на отличном английском языке. Для непосвященных ничего страшного в них не было. Но у Картера подкосились ноги. Зеркальный зал странным образом подпрыгнул, перекосился, потемнел. Все зеркала черные — на потолке, на стенах, над камином. И мистер Чарли, мгновение назад белый, стал чернолицым, губастым, похожим на негра. Картер, не глядя, нащупал кресло и сел. «Привет вам, Раф, от дяди Франклина и тети Джой». Незабываемые слова! Шестнадцать лет назад Картер написал
