Но им было суждено остаться еще один лишний день.
— Как? — спросила Лиза за вечерним чаем. — Вы хотите уже улизнуть, не предварив нас о том заранее? Я не дочла ее вашего Фохта, Александр Александрович, а недочитанным не отдам. Вы должны остаться.
— Так оставьте его себе, я сам прочел его и не нуждаюсь в нем более.
— Нет, я не принимаю подарков.
— Да бывали ли вы, господа, в Гриндельвальде? — вмешалась Наденька.
— Нет, не привелось.
— И хотите уже ехать? Не стыдно ли вам! Гриндельвальд — самая романтическая местность в целом Oberland.
— Что правда, то правда, — подхватила Лиза. — На завтра, по крайней мере, вы должны остаться. Сообща и съездим туда.
Друзья переглянулись.
— Не хотелось бы… — проговорил Ластов.
— Да не бросится же твоя Мари сейчас же в воду? — заметил ему шепотом приятель. — Останемся-ка еще денек.
— Кто ее знает, может, и бросится…
— Что вы перешептываетесь? — заметила Лиза. — Знаете, что это неприлично. Проще всего: соберемте голоса.
Понятным образом, большинство голосов было в пользу гридельвальдской поездки.
На другое утро, часу в шестом, по направлению к Юнгфрау катились с умеренной скоростью влекомые двумя хорошо откормленными конями, четырехместные дрожки. Назади сидели две сестры Липецкие, против них два друга-натуралиста.
Поездка в Гриндельвальд, если не принимать в расчет общества, в котором ее совершаешь, сама по себе малопривлекательна. Гладкое шоссе вдоль берега пенистой Цвейлютчинен, одни и те же лесистые стены гор по правую и левую руку — все это довольно монотонно. Немного разнообразят путь и лохматые ребятишки, подбегающие то здесь, то там к вашему экипажу и предлагающие вам — или корзиночку с земляникой, или игрушечный домик, или просто букет полевых цветов, разумеется, за бесстыдные цены, что не мешает им, однако, удовольствоваться и каким-нибудь су, если вы не захотите дать более. Возница ваш также нимало не заботится об увеличении приятности поездки ускоренною ездою: при малейшей, едва заметной отлогости тормозит он колеса и, исполненный весьма похвального чувства сострадания к животным, но забывая о необходимости такого же сострадания к высшему классу животных — к людям, заставляет вас перед всяким пригорком вылезать из экипажа и тащиться до вершины пешком под жгучими лучами солнца; а не предупредите его вовремя — то укатит без вас и далее, руководствуясь, вероятно, соображением: 'Приехали в Швейцарию, чтоб полазить по горам, так пускай себе и лазают'.
Но однообразие поездки в Гриндельвальд с лихвою окупается самим Гриндельвальдом. С балкона гридельвальдской гостиницы
— Чудно! — заметила Наденька. — Если б можно было туда, на глетчер…
— А разве нельзя? — сказал Ластов и обратился к стоявшему в дверях слуге. — Ведь на глетчер ходят?
— На mer de glace? Как же-с! Только мало — человек шестьдесят-семьдесят в год, не больше.
— Значит, опасно?
— Как бы вам сказать? Если не оступиться, так ничего. Разумеется, если оступишься, то неминучая смерть. Тут есть компания англичан, что сейчас туда сбираются.
— Что ж, — сказала Лиза, — если ты, Наденька, и вы, Лев Ильич, желаете идти с ними, то, пожалуйста, не стесняйтесь, мы с Александром Александровичем соединим utile dulce[111]: сыграем в шахматы.
Ей, по-видимому, хотелось остаться с Змеиным вдвоем. Наденька посмотрела на сестру: не шутка ли это с ее стороны; но, уверившись в противном, радостно вскочила со стула.
— Переговорить с англичанами, ведь они буки, и — vorwarts.
Англичане, действительно, оказались буками: они стали совещаться, принять русских в свое общество или нет? Благоприятному исходу совещания способствовал, однако, один юный альбионец с льняными волосами, бесцветно-водянистыми глазами и рыжими, жидкими баками, которому заметно приглянулась хорошенькая россиянка.
— Если позволите, — заметил он, приторно-сладко осклабляясь, — я буду вашим защитником от горных чудовищ?
— То есть от ваших спутников? — засмеялась Наденька. — Нет, благодарю вас, я уже запаслась паладином.
Отзавтракав, общество двинулось в путь. Не до глетчера приходилось им не раз останавливаться. Сперва подбежал к ним мальчик с пастушьим рогом и, извлекши из инструмента несколько нескладных звуков, потребовал должного вознаграждения. Узнав, что рог этот — пресловутый альпийский, англичане с готовностью вознаградили артиста. Затем попалась путникам старушка с арфой; и ее нельзя было пропустить без подаяния. Далее дожидали их двое ребятишек с сурком в корзине, которого они тщетно понукали перескочить через палку. Англичане возроптали.
— Что ж это у вас, однако, за нищенство? — отнесся один из них к проводнику.
Тот только усмехнулся.
— А кто виноват? Вы же, путешественники, их балуете. Они ведь только знай выглядывают из хижин — не пройдет ли кто, да сейчас и выбегают на дорожку добывать денежку, кто чем горазд. Ты, Петерль, опять цыганствуешь? — обратился он к одному из мальчуганов и дал ему щелчок в лоб. — Ведь отец не приказывал? Сказал: выпорет.
Мальчуган, не обращая внимания на нравоучение фюрера, скорчив жалобную мину, протягивал руку к путникам:
— Добрые господа, подайте сиротинке! Англичане не устояли и заплатили должную пошлину.
Перешагнули ручей, образующийся от слияния множества ручейков, вытекающих из глетчера.
— Лютчина, черная, — объяснил фюрер.
— 'Лучина лучинушка!' — затянул Ластов.
Англичане недоброжелательно на него оглянулись.
Когда общество перебралось через каменистую морену, нагроможденную у подошвы ледника, их обдало леденящим дыханием зимы. Из цветущего мира долины вступили они внезапно в царство смерти. Внутрь ледника выкопан туннелеобразный грот. Около входа красуется пушка, которая, за полфранка в пользу ее хозяина, безногого инвалида, пробуждает в горах многократное эхо. По деревянным, качающимся мосткам, вошли в туннель. Сначала ледяные стены грота были прозрачны и чисто-голубого цвета; далее, они стали синеть, вот позеленели, все темнее и темнее, пока совершенно не почернели; крутой поворот налево — и открывается мрачный рукав грота, освещаемый только двумя рядами тускло мерцающих свечей. От тепла, распространяемого свечами и человеческим дыханием, своды исподволь тают, и холодные капли брызжут на головы посетителей. Где-то, в глубине ледника, слышится затаенная жизнь — глухо журчащая вода. Откуда-то проносится сухой треск лопающегося льда — вода бежит порывистее и звонче. Вдруг — оглушительный грохот, отовсюду ответствуют гулливые раскаты, сейчас вот, кажется, обрушатся своды…
— Упала лавина, — объясняет проводник.
Но визитаторам делается страшно: а ну, если и вправду похоронит под собою? Все спешат выйти. Навстречу льются розовые потоки света. А! Как славно, как широко дышится на вольном воздухе! Как приветливо улыбается природа, как горячо и отрадно греет солнышко!
