упустили. Казенный. Прямо хоть плачь! У вас нету лишнего чайничка?
— Нету! — отрезал Додя. — Сами из кружки пьем.
— Да вон же у вас эмалированный чайник привязан, — простодушно сказал красноармеец. — Одолжите на денек. Вернем в сохранности.
— Этот чайник нельзя, — злобно блеснув пенсне, ответил человек в гетрах.
Красноармеец обиделся.
— Чего ж это нельзя? — спросил он. — Он у вас золотой, что ли?
— Течет он, понимаешь? Течет! Никуда не годится. Весь дырявый.
Красноармеец понимающе усмехнулся.
— Чудилы! — сказал он все так же простодушно. — Приспичило вам таскать всякую заваль. Скажем, были бы люди бедные. А то ведь нет. Вот и чай с чистым сахаром пьете, а не с сахарином. Извиняюсь за беспокойство.
Красноармеец ушел. Путники мои переглянулись, и один из них сказал Доде свистящим шепотом:
— Кретин! Выставил свой чайник, как кукиш.
Они еще долго препирались вполголоса, потом навалили на чемодан с чайником тюк, а сверху положили пальто.
— В какой теплушке? — неожиданно спросил снаружи недовольный голос. — В этой, что ли?
— Так точно, товарищ комиссар. В Риге-Орловской.
Додя быстро наклонился к чайнику, схватил его, поставил к себе на колено и с натугой, покраснев так, что у него выступили на глазах слезы, отломал жестяной носик от чайника и сунул его в карман.
В теплушку влез, кряхтя, пожилой и недовольный комиссар. За ним влез знакомый красноармеец.
— Что тут у вас за волынка с чайником? — спросил комиссар. — Где тут чайник? Покажите.
Додя вытащил из-под тюка изуродованный чайник.
— А носик-то от чайника — тю-тю! — сказал красноармеец и свистнул. — Был тут намедни, а сейчас улетел, как та певчая птичка. Как та самая воздушная пленница.
Комиссар посмотрел на чайник, подумал, потом сказал красноармейцу:
— Ну-ка, сбегай, приведи двух человек из охраны.
Он повернулся к журналистам:
— Ваши документы.
Журналисты охотно достали документы, но руки у них все же дрожали. Комиссар терпеливо ждал. Он медленно просмотрел все документы и спрятал их к себе в карман куртки.
— У нас документы в полном порядке, товарищ комиссар, — сказал человек в гетрах. — Зачем же вы их отбираете?
— Вижу, что в порядке, — ответил комиссар и выжидательно повернулся ко мне.
— Вот, товарищ комиссар, какая история, — торопливо заговорил человек в гетрах. — В нашей теплушке оказался вот этот гражданин. Сел в Москве, хотя мы и возражали. Насколько мы знаем у него нет ни пропуска, ни разрешения на переход границы. Его в первую очередь следовало бы проверить. Мы, как лояльные советские граждане, собирались заявить вам об этом. Да вот — не успели.
— А откуда вы заключили, господа лояльные советские граждане, — спросил комиссар, — что у него нет ни пропуска, ни разрешения? Вы его знаете?
— Нет, совершенно не знаем.
— Чтобы клепать — надо знать, — наставительно заметил комиссар. — А этих человечков с бриллиантами в носиках чайников мы уже выудили пять штук за неделю. Фантазия нужна в таких делах! Фантазия!
Комиссар постучал согнутыми пальцами по чайнику.
— Так вот, граждане, пожалуйте. Поговорим. Вещички пока оставим здесь. Сидоров, Ершиков, — сказал он двум вооруженным красноармейцам, стоявшим около теплушки, — взять их ко мне. А этого, — он показал на меня, — пока оставить. И смотрите, чтобы по дороге они ничего не выкинули из карманов. Понятно?
— Понятно! — охотно ответили красноармейцы. — Не первый раз, товарищ комиссар.
Журналистов увели. Комиссар ушел вслед за ними. Я остался в теплушке один. Вскоре красноармейцы вернулись и молча забрали вещи журналистов.
Я ждал. Прошел час. Из стоявшего неподалеку агитвагона вышел голый до пояса, заспанный босой человек с огромной всклокоченной шевелюрой и клочкастой бородой. Он вытащил из вагона лист фанеры, кисти и банки с красками, прислонил фанеру к вагону, поплевал на руки, взял кисть и одним махом нарисовал сажей толстяка в цилиндре. Из живота у толстяка, распоротого штыком, сыпались деньги.
Потом клочкастый человек почесал за ухом и написал сбоку на плакате красной краской:
Матросы в соседней теплушке загрохотали. Клочкастый человек не обратил на это никакого внимания, сел на ступеньку вагона и начал скручивать толстую папиросу из махорки.
В это время пришел красноармеец и потребовал меня к комиссару. Все было кончено. Я захватил свой чемодан, и мы пошли.
Комиссар помещался в товарном вагоне на заросшем одуванчиками запасном пути. В дверях вагона стоял чистенький пулемет.
Комиссар сидел за дощатым столом и курил. Он долго и задумчиво смотрел на меня.
— Выкладывайте, — сказал он наконец. — Куда держите путь и по какому случаю? И документы, кстати, покажите.
Я понял, что надо действовать начистоту. Я рассказал комиссару о своих злоключениях с разрешением на выезд.
— А что касается документов, то у меня самый важный документ — вот это письмо, — сказал я и положил на стол перед комиссаром письмо сестры Гали. — Других нет.
Комиссар поморщился и начал медленно читать письмо. Читая, он несколько раз взглянул на меня. Потом сложил письмо, всунул его в конверт и протянул мне.
— Документ подлинный, — сказал он. — Удостоверение какое-нибудь есть?
Я протянул ему удостоверение.
— Садитесь, — сказал он, достал бланк с печатью и начал что-то тщательно в него вписывать, изредка заглядывая в мое удостоверение.
— Вот! — сказал он наконец и протянул мне бланк. — Это вам разрешение на выезд!
— Спасибо, — сказал я растерянно, и голос у меня сорвался.
Комиссар встал и потрепал меня по плечу.
— Ну, ну! — сказал он смущенно. — Волноваться вредно. Поклонитесь вашей матушке. Скажите, от комиссара Анохина Павла Захаровича. Удивительная старушка, должно быть. Ишь чего надумала — идти пешком в Москву.
Он протянул мне руку. Я крепко пожал ее, не в силах что-либо сказать. Он же поправил ременный пояс с маузером и заметил:
— А того субчика с бриллиантами в чайнике придется разменять. Остальных отпустили. Я распорядился перевести вас в другую теплушку. С ними вам ехать нельзя. Ну, счастливо. Так не забудьте поклониться вашей матушке.
Я ушел оглушенный. С невероятным трудом я сдерживал слезы. Красноармеец, провожавший меня в новую теплушку, это заметил.
— За такого комиссара, — сказал он, — две жизни отдать не жалко. Рабочий с Обуховского завода, петроградский. Ты запомни, как его зовут, — Анохин Павел Захарович. Может, еще где с ним и
